Ксанке нравилось все: и хмурый, отстраненный муж, и его готовая расплакаться от счастья мамаша, и толкающие бесконечно пошлые тосты друзья жениха, и только задумчивая, расстроенная Верочка ей совсем не нравилась. Конечно, плясать до упаду и радоваться до безумия на свадьбе объекта своих девичьих грез мало кому удается, но было в Верочкиной грусти что-то такое затаенное, что-то отнюдь не простое, что-то более серьезное, чем несбыточные мечты, что-то такое, что заставило Ксанку оторваться от жениха и подойти к ней:
– Чего нос повесила? Я же тебе говорила: замуж выйду, а ты не верила.
– Зачем, Ксан?
– Что «зачем»?
– Зачем ты это сделала?
– Да что я сделала-то?
– Будто не знаешь? Женила его на себе.
– Ага. А ты, конечно, надеялась, что он к тебе прискачет.
– И не надеялась вовсе. – Верочка не спорила. Она словно рассуждала. Будто спрашивала сама себя обо всем происходящем и сама же давала ответы. – Зачем ему скакать к кому-то другому, если он Дину любит?
– Ко мне же прискакал!
– Вот я и думаю, зачем тебе это понадобилось?
– Захотелось, Верка. Да не бери ты в голову! Видишь же, все у меня получается.
– Как же не брать, если ты жизнь калечишь?
– Кому же? – На скулах Ксанки заходили желваки. Не хватало еще, чтобы эта корова ей морали читала. Нашлась еще воспитатель. Она собирается больных лечить – вот пусть выучится и читает им лекции, а Ксанка в советах не нуждается.
– Так ведь себе же, Ксаночка. Ты думаешь, сладко с нелюбимым жить?
– Ты чего плетешь-то? – Невеста даже присела рядом. Она была озадачена. Если бы Верка посмела заявить, что Мишка ее не любит, она бы, конечно, и возмутилась, и заорала бы, и, возможно, даже накостыляла подруге, в глубине души прекрасно сознавая, что та права. Но Вера заявила какую-то ерунду, причем с абсолютной убежденностью в верности своего утверждения.
– Ты это с чего взяла? Почему с «нелюбимым»?
– Когда любят, Ксан, то счастья желают. А он, гляди, – она кивнула на мрачного жениха, наполняющего рюмку очередной порцией самогона, – сопьется он у тебя.
– Ой, еще в институт не поступила, а уже везде алкоголики мерещатся. Ты, Верка, тоже думай, что говоришь-то. Алкоголики – это алкоголики, больные люди. А то Мишка!
– Болезнью заболеть надо, – только и выдохнула в ответ Верочка и взглянула на Ксанку своими маленькими глазками, которые неожиданно показались последней и умными, и глубокими: – А знаешь, почему алкоголизм так трудно вылечить?
– ?
– Потому что болеет неуловимый орган. Сама же говорила: душой называется.
Ксанке разговор наскучил, чтения моралей она не выносила:
– Ладно. Люблю – не люблю, сама разберусь. Вот увидишь, он у меня еще гоголем-моголем по двору гарцевать будет. – И Ксанка с гиканьем и улюлюканьем влилась в толпу танцующих и закружилась, затерялась в пьяном веселье и, конечно же, не услышала тихий, наполненный жалостью ответ:
– Сомневаюсь…
Сомнения, впрочем, стали одолевать и саму Ксанку, причем довольно быстро после свадьбы. Мишка сторонился ее, бегал, как от бешеной собаки. Он не только не ложился в постель с молодой женой, он не ел Ксанкину стряпню, не позволял ей прикасаться к его вещам и, казалось, делал все возможное, чтобы она оставила какие-либо надежды на нормальные супружеские отношения. Он словно кричал ей:
– Хотела штампа в паспорте? Получила? А на большее не рассчитывай.
Ксанка не рассчитывать не умела, да и терпения ей было не занимать. Она жила ожиданием: ждала ребенка и верила, что с появлением малышки, а все вокруг, не исключая врачей, утверждали, что будет девочка, муж смягчится. Оксана не ошиблась. После рождения Даши (свекровь предлагала назвать девочку Анечкой в честь Ксанкиной матери, но та отказалась наотрез: не хватало еще, чтобы малышку ждала бабкина судьба) Миша резко изменился, начал общаться с женой, будто враз протрезвел или обрел зрение. Правда, общение это сводилось пока исключительно к разговорам о ребенке: как спала, кушала, агукала, улыбалась, но Ксанка не унывала. Много ли найдется семей с новорожденным, в которых мужья с удовольствием пеленают младенца, купают его, баюкают, поют песенки? Ксанка, как ни хорохорилась, все же была профаном во взаимоотношениях полов, мыслила штампами и теорию о том, что мужчина любит детей той женщины, которую он любит, считала, или хотела считать, абсолютно верной. Возможно, она не подозревала о том, что, случается, мужчины любят своих детей, не испытывая подобных чувств по отношению к их матери. Так или иначе, она считала себя вправе праздновать победу. Неважно, что Мишка по-прежнему не интересовался ею как женщиной. До того ли сейчас: пеленки, распашонки, бессонные ночи, а он ведь и учится, и работает, да еще на двух работах: не все ведь матери-то пахать, надрываться. Ксанка сама слышала, как муж говорил:
