– Не понимаешь. Ты, кстати, в курсе, что в моем возрасте – это опасно? У меня потом вообще детей может не быть. А еще, как я приду к врачу, ты подумал? Меня без взрослых даже и слушать не будут.
– У твоей подруги сестра в Боткинской работает. Думаешь, она не договорится, чтобы все шито-крыто?
Ксанка поморщилась. Герой ее романа не должен был говорить таких слов. Она даже подумала на мгновение, что проще было бы отказаться от своих планов. В конце концов, пару лет можно и пережить под опекой Веркиных родственников и не обременять себя ни нелюбящим мужем, ни маленьким ребенком. Но в этом случае Ксанка лишалась того, о чем мечтала больше всего: победы над ненавистной балериной. Она почему-то не сомневалась в том, что, не появись Дина в их дворе, Мишка непременно из всех девчонок в округе выбрал бы ее – Ксанку. А почему бы и нет? Она была и ловкой, и сильной, и симпатичной, и уж, конечно, по всем статьям превосходила безответно влюбленную в него гусыню Верочку, да и всех остальных претенденток на его сердце. А вот с Диной тягаться не смогла. Да и можно разве бороться с химией, с тем, что не объяснишь, не пощупаешь, не ухватишь? Но Ксанка не была бы Ксанкой, если бы не собиралась выигрывать и смеяться последней. Она бы, наверное, и не смогла ответить, чего хочет больше: заполучить Мишку или уязвить Дину.
– Короче, не женишься, я ей все скажу, понял?
– А если женюсь, то она, наверное, не догадается… Дура ты, Оксана, я ей сам все скажу и вымаливать буду прощение так долго, сколько потребуется. – Столько убежденности было в его голосе, столько пыла, что Ксанка даже на мгновение отступила, засомневалась:
– А если вся жизнь?
– А и жизни не жалко.
Ксанка захлебнулась, утонула в слепой зависти к девчонке, ради которой были готовы на все, а ей и крохи от пирога отщипнуть не хотели. Она зажмурилась и рубанула с плеча:
– А в тюрьме жизнь тоже не жалко провести?
– Ты о чем? – Мишка не понял, конечно, но насторожился сразу: знал, что Ксанка слова на ветер не бросит.
– Я о том, что один знакомый следователь не преминет выслушать сироту, у которой дорогой папочка зарезал мать, и, конечно же, пожалеет девочку, когда она, заливаясь слезами и соплями, расскажет, какой ужас сотворил с ней соседский мальчишка, своровав единственное, что у нее оставалось, – девичью честь. А вор, Мишенька, должен сидеть в тюрьме.
– Ты белены объелась? Ты о какой чести?
– О той, которой ты меня лишил.
– С луны свалилась? Да до меня там…
– Пойди докажи, – ощетинилась Ксанка. – А пока доказывать будешь, думай о том, как мать по двору ходить станет, сможет ли людям в глаза смотреть. Да и Дина твоя, услышав такое, прощать тоже не поскачет.
– Не трожь ее! – Мишка замахнулся.
– Давай, – даже не зажмурилась Ксанка, – ну, лупи, я привычная!
– Ты ненормальная. – Он опустил руку, рассматривая девушку, словно видел в первый раз. – Зачем тебе это?
– Хочу, – нагло улыбнулась Ксанка.
– Но зачем?
– Хочу, и все.
Это через много лет женщина по имени Татьяна скажет ей, что, только задумавшись о природе и цели своих желаний, можно разобраться в том, каковы они на самом деле: истинные или обманчивые, а тогда, в восемьдесят пятом, девчонка, жестокость которой была порождением царящей вокруг нее нелюбви, отчаянно боролась за осуществление каждого своего «Хочу».
– Хочу, – сказала Оксана, и было все: и белое платье, и фата до пола, и танцы в дешевой школьной столовой – единственное место, на которое хватило сбережений у Мишкиной матери, возможно, и удивившейся неожиданному выбору сына, но вида не показывавшей, а напротив, она демонстрировала исключительно радость и постоянно суетилась вокруг Ксанки, спрашивала, не холодно ли ей, не жарко, не душно, не плохо.
– Все хорошо, – улыбалась Ксанка. Она и правда была довольна, она получила свадьбу, сервированный стол, веселых гостей, орущих пьяные песни, и любимого мужа, который, пусть и сидел с кислой физиономией, но команду «Горько» выполнял исправно, а уж в выполнении таких экзерсисов «неопытным дурочкам» нечего было тягаться с Ксанкой. Она вскакивала, всякий раз томно поправляла фату, впивалась в Мишку сначала слегка кокетливым и вместе с тем наивным взглядом, а потом и губами, не чувствуя его тяжелого, молчаливого холода, а ощущая только лишь эйфорию и биение собственного сердца.
