Консул - страница 27

— Да, — еще тише произнес Матюшин.

— Сожжение пленного было произведено по указанию командира отряда Тойво Антикайнена? — спросил прокурор.

— Да…

— Таким образом, вы вчера дали неправильные показания и от них теперь отказываетесь?

— Да…

Ирину начала трясти лихорадка.

— Узнаю работу охранки! — воскликнул Антикайнен.

— Подсудимый Антикайнен, вы лишаетесь слова, — заученно произнес председатель суда.

— Я удовлетворен, — с довольным видом произнес прокурор.

Председатель суда сказал, что свидетель Матюшин свободен. Полицейские вывели его из зала.

Ирина поспешила к выходу.

Матюшин, опустив голову, шел через двор в помещение, где были собраны свидетели. Полицейский открыл дверь, втолкнул туда Матюшина и что-то сказал; что именно, Ирина не расслышала, но в ответ раздались возгласы по-фински и по-русски: "Молодец! Герой! Теперь ты наш!"

— Запугали Матюшина; может быть, чем-то напоили, — сделал заключение Ярков.

Консул добивался личного свидания с Матюшиным. Обещали. Говорили, что разыскивают его.

Наступил вечер. Константин Сергеевич сидел у себя в кабинете и в который раз перечитывал коротенькую биографию Матюшина. Из крестьян-бедняков. Родился в Карелии. Солдат во время империалистической войны. Добровольно вступил в отряд Антикайнена, участвовал в изгнании белофиннов, вторгшихся в Советскую Карелию. После гражданской войны вернулся в родную деревню, женился, построил новую хату. Одним из первых вступил в колхоз. Пользуется уважением односельчан. Сын — студент Лесной академии, комсомолец, две дочери учатся в школе. Одна — комсомолка, другая — пионерка. Хороший семьянин.

Что же заставило его изменить свои показания? Да и показания ли это? Одно слово, скорее междометие: "Да". Безусловно, его запугали. Как его выручить? Но может, его уже нет в живых?..

Эйно не появлялся.

Ваня каждый вечер с надеждой посматривал в окно — не покажется ли знакомый силуэт длинноногого Эйно, быстро шагающего по тропинке. Свистнув Дружка, Ваня бродил с ним по лесу, поднимая ногами пласты листьев. Дружок бросался под пласт, обнюхивая его, листья с шорохом укладывались на землю. По утрам лужицы покрывались слюдянистой ледяной коркой, которая хрустела под ногами.

"Как все странно в природе, — думал Ваня. — Деревья к холоду сбрасывают с себя густую шубу, укрывают корни, а сами остаются голыми на ветру, в морозе…"

И Ваня чувствовал, что его сердце стынет, стынет от одиночества, а раньше была дружба, и она, как зеленая листва, согревала. И перед глазами Вани стояло озеро, в которое глядело солнце и плыли спокойно облака, и он камнем спугнул солнце, смешал облака. Он бросил камень в дружбу и разбил ее. Наверно, Эйно обиделся.

И дома Ваня чувствовал себя одиноким. Отец работал от зари до зари. Редко разговаривал. Мрачно о чем-то думал. Ваня часто ловил тоскливый взгляд матери, который она останавливала то на нем, то на Коле.

Срезали голубые, пухлые, растрепанные на ветру кочаны капусты, выкопали картошку.

Предзимним вечером сидели за столом. Отец с матерью подсчитывали, во что обойдется зима. Выходило, что деньги, которые собирали на лошадь, придется спустить на хлеб и овощи до следующего урожая. Лошадь опять стала призраком. А отец уже слышал стук ее копыт в сарае.

— Нет, без лошади нам не обойтись, — сказал отец и поглядел на мать, и она поняла этот взгляд: побледнела и замахала руками.

— Ты что, задумал продать корову? — прошептала она побледневшими губами. — А ребята что есть будут?

— Без молока можно обойтись, а без хлеба протянешь ноги… — жестко ответил отец. — А ты что молчишь? — сердито спросил он Ваню. — Будто чужой сидишь и тебя все это не касается. Пятнадцатый год пошел. Пора бы начать зарабатывать хотя бы себе на хлеб.

"Себе на хлеб", — обожгло Ваню. Отец его попрекает. Но разве он не работал? Не наносил толстый слой земли на скалу, не полол, не поливал грядки? Разве он виноват, что ураган все снес?

— Так скажи, — настаивал отец, — продавать корову или распрощаться с мечтой о лошади?

Ваня перевел глаза с отца на мать. Губы ее дрожали, глаза были полны слез.

— Ваня опустил голову, не мог вынести горького взгляда материнских глаз. Потом посмотрел на отца и решительно сказал: