— Иванов Петр Викторович. Пятьдесят один год. Уроженец Санкт-Петербурга. Штабс-капитан. Служил в армии генерала Юденича. Участвовал в освобождении Карелии от большевистской власти. В настоящее время занимаюсь коммерческой деятельностью, — бойко отвечал он на вопросы председателя суда.
— Что вам известно о сожжении на костре пленного Мариниеми?
— Мне рассказывали, что по приказу красного генерала Тойво Антикайнена был сожжен на костре пленный финн Мариниеми. Считаю это антигуманным актом.
Антикайнен зло рассмеялся:
— Может быть, господин Иванов расскажет, сколько мирных жителей он лично расстрелял в Ругозерском районе?
— Я лишаю вас слова, подсудимый Антикайнен.
Затем допрашивали свидетеля обвинения Кляпикова.
Кляпиков в своих показаниях заявил, что он не видел, как сжигали Мариниеми, но видел пламя костра и слышал запах человеческого мяса.
— Может быть, свидетель расскажет, как пахнет жареное человеческое мясо, ему, наверно, это известно, — раздался насмешливый голос Антикайнена.
— Лишаю вас слова, подсудимый Антикайнен, и предупреждаю последний раз.
Настал черед Матюшина.
— Я прошел под начальством Антикайнена всю войну с белофиннами, пока мы не очистили от них Советскую Карелию. Участвовал в боях. Брали в плен. Пленных под конвоем отправляли в тыл. Я впервые здесь слышу о сожжении какого-то пленного Маннергейма.
— Мариниеми, — сердито поправил председатель куда.
— Извините. Ошибся, — сказал простодушно Матюшин. — Просто мне вспомнилось, как по приказу Маннергейма было убито и замучено много тысяч финнов, да и русских тоже, сражавшихся на стороне финских революционеров.
Антикайнен зорко всматривался в лицо Матюшина. Вспомнил его. Матюшин был, пожалуй, самый старший в отряде, участник империалистической войны, отличный стрелок, хорошо ходил на лыжах.
Слушая показания Матюшина, Ирина ликовала. Безыскусная, убедительная речь Матюшина смутила многих.
— Какой там Мариниеми? У Тойво дисциплина в отряде была крепкая. Один из бойцов стащил гуся у крестьянина и опаливал его на костре. Может быть, этого гуся звали Мариниеми? — спросил Матюшин и продолжал: — Но за этого гуся Антикайнен лишил чести служить в его отряде и отправил бойца в тыл сопровождать пленных. Отчисление из отряда было самым тяжелым наказанием.
Председатель суда прервал заседание, объявив, что допрос свидетеля защиты Матюшина будет продолжен на следующий день.
Ирина возвращалась домой в самом приподнятом настроении. В корпункте наскоро рассказала Надюше о заседании суда, просмотрела газеты, напечатала сообщение в Москву и отправилась в консульство. Ей не терпелось поделиться своими впечатлениями с Константином Сергеевичем.
Каково же было ее удивление, когда она застала Яркова в большой тревоге. Матюшин исчез. Когда за ним приехали в здание суда, там сказали, что Матюшин ушел вместе со своими приятелями и решил в консульство не возвращаться.
— Его украли, — сказал Ярков. — Мы наводили справки во всех инстанциях. Там ничего определенного не сказали, обещали выяснить. "Уехал с приятелями". У него нет никаких приятелей. Его просто увезли, а можеть быть, уже убили, как убили хозяйку конспиративной квартиры, у которой скрывался Антикайнен, как повесили Лагенбума…
В тот же вечер было созвано собрание всех членов советской колонии. Ярков информировал об этом чрезвычайном происшествии. Люди были взволнованы. Пропал советский человек! Тревога за судьбу Антикайнена звучала в их голосах.
Ярков роздал всем отпечатанные фотографии Матюшина, просил немедленно поставить в известность консульство, если кто случаем встретит Матюшина или услышит о его судьбе.
Утром Ирина, проведя бессонную ночь, отправилась на заседание суда.
Под усиленной охраной полицейских в зал заседаний привели Матюшина.
"Жив!" — было первой мыслью Ирины. Но это был какой-то другой человек. Он еле передвигал ноги.
— Итак, — продолжал допрос судья, — скажите, что нам известно о сожжении пленного Мариниеми на костре?
Матюшин молчал.
— Вы слыхали о том, что сожгли пленного?
— Да, — выдавил из себя Матюшин.
— Об этом говорили бойцы отряда Антикайнена?
