Ну, насчет интересов и забот — они всегда были разными. Дело в другом: мы все меньше и меньше ими делимся. Но об этом я не заговаривал и старался не проявлять недовольства, понимал, что это приведет лишь к осложнению отношений и взаимному отчуждению. Я любил их по-прежнему и надеялся, что со временем, когда жить станет легче, все образуется. Никакого желания уйти из семьи у меня нет, но я смотрю на нее теперь другими глазами, этот взгляд не препятствует стремлению на какое-то время уехать.
Когда я, придя с работы, сказал о том, что мы втроем хотели бы поехать на какую-нибудь большую стройку, за обедом только об этом и шел разговор.
— Не сможете вы никуда поехать. Вы работаете по направлению, и вряд ли вас отпустят, — сказал Сережа. — Ты сам говорил, что техников у вас не хватает, а Андрей Владимирович сказал мне, что вы хорошие работники.
— Поедем, если свидетельства об окончании выдадут на руки. Есть такая надежда.
— На чем она основана? — спросил отец.
— К сожалению, только на слухах.
— Так это еще бабушка надвое гадала, — сказала Галя.
— Бабусю, ти вже гадала? — спросил я.
— Петр, веди себя прилично, — сказал отец. Стало очень тихо.
— Пробачте, будь ласка, — сказал я.
— Та то нiчого, — ответила бабуся.
— Несет вас нелегкая неизвестно куда! В такое тяжелое время, — сказала Лиза. Ее поддержала бабуся:
— Зараз краще всiм бути дома, хто зна що може статися.
— А почему вам хочется уехать? — спросил отец.
— Надеемся на интересную работу. Пекса говорит, что готов поехать к черту на кулички ради настоящей работы.
— А здесь ненастоящая? — спросила Галя.
— Очень уж однообразная. Скучно.
— А в институт поступить не хочешь?
— В какой?
— Это ты меня спрашиваешь?
— Вот если окажется на стройке интересная работа, тогда буду поступать в ХЭТИ.
— А если окажется неинтересная?
— Тогда не буду поступать в ХЭТИ. Засмеялись.
— Остряк-самоучка, — сказала Галя.
— Ну, что ж, поезжайте, — сказал отец. — Посмотрите белый свет.
— Белый? — переспросил Сережа. — Черный он, а не белый.
— Какой есть, — ответил отец.
— Гриша, да как ты можешь! — сказала Лиза. — В такое время!..
— А ты надеешься на лучшее время? Боюсь — не дождемся. «Вот, вот, — подумал я. — А все из-за непонимания происходящего».
— Хуже, чем здесь, на стройке не будет, — продолжал отец. — Возможно, даже лучше. Я имею в виду материальную сторону. Этим стройкам сейчас уделяют наибольшее внимание. И потом, в случае чего — кто помешает ему вернуться? Его же не мобилизуют. Меня немного смущает другой вопрос, моральный. — Отец обратился ко мне. — Вы обязаны после техникума отработать по направлению — вас учили бесплатно. Ты имеешь понятие о чувстве долга?
— Да какая разница — где мы отработаем? Ведь отработаем же!
— Ну, это уже похоже на анархию.
— А у нас сейчас всюду анархия, — сказал Сережа.
Какая там анархия! — воскликнул отец. — Во всем чувствуется железная рука, а ты — анархия!
— Железная рука творит произвол, произвол ведет к растерянности, растерянность порождает хаос...
Мне надо идти на занятия, и интересный спор я не дослушал. Когда вернулся, спросил отца:
— Ты считаешь, что мне не следует уходить из ВЭО?
— Да нет, поезжайте, если охота. — Он вздохнул и помолчал. — Все смешалось в доме Облонских... В чем долг, где правда — ничего не разберешь.
Дома услышал разговор о том, что кого-то арестовали и сказали, что будут держать в тюрьме, пока он не сдаст семейные ценности, ого, до чего дошло! Раз пускаются во все тяжкие, могут начать разыскивать и ценности Торонько, а тогда и за меня возьмутся. Спокойно, спокойно! Торонько не знает где они, Жени нет в живых... А если она сказала Кропилиным? Возможно, советовалась с ними. Ну и что? Не станут же Кропилины говорить где находятся ценности. А то, что я с Женей отвозил их, так свидетелей нет. А если меня арестуют? Все равно не скажу. Не знаю, и все! Подержат и отпустят. Дома ничего говорить не надо — дома и так хватает волнений. А у меня для волнений нет причины. Причины нет, а несколько дней чувствовал себя очень неуютно, и все возвращался мыслями к этим обстоятельствам. Интересно — какие там ценности? Пакет был солидный. Торонько мог их перечислить и если ценности большие — искать будут. Потом как будто все улеглось, и, иногда вспоминая об этом, стал посмеиваться над собой: неужели я такой трус? Трусом быть очень не хотелось, и я решил, что пережитые волнения — от непривычки. Был у меня когда-то гвоздь в ботинке, который чувствовался лишь иногда и неизвестно почему. Снимешь ботинок, прощупаешь и ничего не находишь. Вот так, неизвестно почему, нет-нет, да и начнет вдруг слегка покалывать мысль о ценностях Торонько и возможных для меня неприятностях.
