Моложе всех были два паренька и девушка — на первом курсе им было по 17 лет. Один из них — Сережа Лисиченко – хорошо рисовал, хорошо и быстро проектировал, но таким был не он один; хорошо шел по инженерным дисциплинам, но и это не отличало его — так учились Сережа Короблин, Толя Мукомолов, наш почти постоянный староста и другие; увлекался альпинизмом, но и этим не удивишь — спортом занимались многие. Лисиченко увлекался еще и техникой, а в институте больше всего радиотехникой, оборудовал радиоузел и радиофицировал институт. Его на все хватало — этим он и выделялся. Выглядел он скромным, всегда чем-то озабоченным, а присмотришься — энергия бьет через край. Мы были в разных группах, контакты у нас были редки, и я уже не помню, за какой непредвиденный всплеск энергии его чуть не исключили из института.
Среди самых старших, кому порядка тридцати лет, — чуть меньше или чуть больше, — несколько бездетных жен командиров Красной армии. Они держались особняком. Никто из них успехами не блистал, и мне казалось, что в институте они — от нечего делать. Среди них — белокурая хорошенькая пышка Ляля.
Женя Курченко и я разговариваем в коридоре. Мимо нас проходит ровесник, тезка и почти однофамилец Курченко — Женя Курчак. Он выделяется тем, что умеет долго держать стойку на руках и часто ее делает, и еще тем, что всегда одет лучше всех. Много лет спустя я узнал, что его отец был модным портным.
— Ты видел? — спрашивает меня Курченко.
— Что?
— Физиономию Курчака.
— Нет. А что?
— Губы искусаны. Под глазами синяки. Ай да Лялечка!
— Ляля?!
— Петька, да спустись ты с облаков. Никогда ничего не видишь.
Старших мужчин ничто не объединяло, и каждый из них находит если не друзей, то собеседников в среде более молодых. Обращал на себя внимание шумной развязностью крупный мужчина с сизо-красноватым лицом, заметной плешью и настороженно-нагловатыми глазами. Обычная картина: вокруг него несколько человек, и он что-то рассказывает. Знакомясь, он рекомендовался: «Я не Пушкин, не Маяковский. Я — Константин Политовский». А когда знакомился с девушкой, можно было услышать: «Константин Политовский. Молодой, но талантливый архитектор из интеллигентной семьи. Останетесь довольны». Не знаю, писал ли он стихи, но мы слышали от него такие строчки: «Я — пламенеющий мужчина, я — нержавеющая сталь». Сначала мне казалось, что ему не хватает усов, завитых колечками, которые бы он, время от времени откашливаясь, подкручивал, но скоро я понял, что для его характеристики это было бы чересчур: наряду с налетом пошлости и заметной нахрапистостью чувствовалось отсутствие пробивных способностей и, вообще, твердого характера, неспособность к какой-либо подлости, терпение и доброжелательность. Он был трудолюбив, неплохо рисовал, но в проектировании и наших науках не отличался. Костя любил выпить, со вкусом поговорить о выпивке, наивно восторгался достоинствами девушки, с которой встречался все время, пока учился в институте, получил прозвище — граф Поллитровский.
Многие студенты не упускали случая подработать; Политовский, живя на стипендию и приработки, постоянно в них нуждался и всегда их имел. Начав с изготовления для магазинов, столовых, ресторанов табличек с ценами, прейскурантов, объявлений, со временем перешел на торговую рекламу, а потом и отделку интерьеров, стал хорошо зарабатывать, вел широкий образ жизни и так в ней увяз, что институт не кончил — вышел из него после четвертого курса.
Семь, а то и восемь семестров из десяти старостой нашего курса был Глеб Бугровский — мой ровесник, окончивший геодезический техникум. Ни умом, ни талантами не выделялся, но учился одинаково по всем предметам, всегда получая отличные оценки — брал усидчивостью и жесткой регламентацией своего времени. Жившие с ним в общежитии говорили, что над его кроватью всегда прикреплено расписание дня, расписанное по минутам, от которого Бугровский ни при каких обстоятельствах не отклонялся. Кто-то из живущих с ним сравнил его с Рахметовым. Другой возразил: «Какой он Рахметов? Педант он, а не Рахметов!» Третий пробурчал: «Зануда он и эгоист». Педантизм Бугровский доводил до абсурда и демонстративно выставлял напоказ. В танцевальном кружке записывал объяснения руководителя и, танцуя на институтском вечере, одной рукой обнимал партнершу, а другой держал раскрытую записную книжку. По дороге в институт догоняю нашу самую молодую соученицу, и она звонким голоском говорит:
