— Хоч верть-круть, хоч круть-верть. Бачу — мабуть доведеться тiкати свiт за очi. I довелося.
Произошло это после разгрома белых, когда Красная армия стала приближаться к Кавказскому хребту, а знакомые отца — исчезать один за другим.
— Сильно бедствовал за границей?
— Всякое было. В общем — не сладко. — Отец хмурится — значит, не хочет говорить об этом, но охотно вспоминает жизнь у контрабандистов в Грузии и в Турции.
— А интересно — какой контрабандой промышляли в то время?
— Знаешь, я его тоже об этом спросил, а он в ответ вполне серьезно меня предупредил, чтобы я не вздумал заняться этим делом самостоятельно — конкурентов здесь не терпят. Из этого я заключил, что контрабандисты — замкнутая группа, вроде средневекового цеха, и попасть в нее не так просто.
Позднее отец помогал контрабандисту упаковывать товар, и тот рассказал отцу, чем сейчас промышляет. Жизнь дорожает, люди продают по дешевке ценные вещи, покупателей почти нет, а в Турции богатые люди такие вещи охотно покупают.
— А из Турции он тоже что-нибудь доставлял?
— Что-то доставлял, но что — он не говорил, а я не спрашивал. Он только не то в шутку, не то всерьез предложил мне помочь доставить товар в Грузию, но я как раз в это время получил обещанный документ. И вот что интересно: его приятель, у которого мы жили, после того, как он расплатился с чиновниками, вернул мне остаток денег. Я стал было отказываться, но он сказал, что свое получил, а мне нехорошо оставаться совсем без средств.
— Папа, его приятель — турок?
— По-моему, они оба аджарцы или месхи, во всяком случае, друг с другом и в своих семьях они говорили по-грузински, но знали и турецкий, и русский.
— Но не по-аджарски.
— А! Так аджарского языка нет. Аджарцы — магометане, их много и по ту сторону границы.
— Папа, а если бы к тому времени ты не получил документ, помог бы контрабандисту еще раз переправить товар?
— Кто знает! Очень уж утомительно ждать, ничего не делая. Может быть, и сходил бы разок.
В Феодосии мы еще раз побывали вместе, я вспомнил Сережино троететие с их здешней дачей и узнал, что одной из теток нет в живых, другая болеет, третья продала свой феодосийский дом и безвыездно живет в Харькове с больной сестрой.
Я спросил отца, как он попал на Арабатскую стрелку.
— Узнал, что одна из Сережиных теток осталась на зиму в Феодосии... Я же искал работу... Приехал сюда и сразу наткнулся на оживление соляных промыслов. Ну, и вот...
— А ты и здесь на учете в ГПУ?
— Да. Только теперь не в ГПУ, а в НКВД.
— Папа, ты часто принимаешь соду. Неладно с желудком?
— Изжога замучила, — ответил отец и нахмурился.
Теплоход скорой линии Одесса-Батуми приходит ночью. Лежал вблизи порта на береговом откосе и, когда привык к темноте, стал замечать силуэты других ожидающих. Внизу монотонным ночным шепотом шумело невидимое море, но если на берегу и разговаривали, то этот шепот заглушал все голоса. Когда вдалеке показались огни, повторяющиеся в воде прерывистым мельканьем, на берегу почувствовалось движение: видневшиеся силуэты таяли во тьме. Огни приближались очень долго. У кассы — много народу, и мне достался билет четвертого класса.
В трюм спускаться не хотелось — там неинтересно и, наверное, душно. На палубах скамьи заняты спящими. Стоял на корме, смотрел как поднимают якорь и сматывают толстеннейший канат в огромную катушку с большой дырой внутри. Когда матросы ушли, я в эту дыру положил свои вещи и улегся сверху. Лежать удобней, чем на скамье, и можно вытянуться во весь свой небольшой рост. Спал крепко, а на день вынул вещи из этого гнезда.
В Гагре стояли на рейде. Солнечный день. Ярко-зеленые горы, закрывающие горизонт как занавес сцену, спускаются к морю. Они рассечены, как занавес, складками, темными клиньями — это, конечно, ущелья. Вместо вершин — прижались к горам перламутровые, подсвеченные солнцем облака. Ярко– и темно-зеленые подножия гор расцвечены красно-оранжевыми пятнами черепичных крыш, а ниже — синее-синее море, синее которого мне видеть не пришлось. Жаль было отсюда уплывать. Поздно вечером, засыпая, я вдруг увидел панораму Гагр, увидел так ясно, что мог бы ее нарисовать, и заснул, счастливый возвращением зрительной памяти. Ночью матросы меня разбудили: подходили к Поти, будут бросать якорь. Подошел к борту, глянул в темную ночь, вспомнил панораму Гагр, захотел ее увидеть, закрывал и открывал глаза — все тщетно. Господи! Если ты есть, за что меня караешь?
