Вполне понятно, что для Янку это была важная новость. Но, слушая Пэуну, он решил, что ее торопливость весьма подозрительна. Женщиной она была умной. За несколько месяцев подслушивания научилась не только запоминать слова, но и истолковывать их. А это Янку уже не нравилось, особенно когда создавалась такая серьезная ситуация, как теперь. Что касается своих давних подозрений, возникших еще в Джурджу, и догадок Пэуны, он лишь улыбался самодовольной понимающей улыбкой, какие бы трудности в отношениях с Буби и Катушкой ни предвидел. Рассказ Пэуны не нравился ему не поэтому, а потому что ему не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заподозрил, будто его положение пошатнулось. Янку не нравилось и то, что женщина понимала, какое опасное оружие у нее в руках. Несмотря на всю его страсть, рано или поздно зайдет речь о разлуке, и тогда-то ее сообразительность и знания могут усложнить дело. Поэтому Урматеку, выслушав все совершенно спокойно и прикинув что к чему, начал задавать вопросы о всяческих пустяках, чтобы отвлечь внимание от особо важных моментов, а потом насмешливым тоном самоуверенного человека попытаться и вовсе рассеять то впечатление о положении дел, какое создалось у Пэуны.
— Ты говоришь, что Буби упоминал этого… Пузана? То есть Дородана, я хотел сказать, — спросил Янку, глядя куда-то в сторону.
— Сначала — да! — ответила женщина.
— Он его видел?
— Об этом он не говорил, но получается вроде бы так!
— Подумать только! Ну, теперь мы совсем пропали! — Янку расхохотался. Смех, хоть и фальшивый, поначалу сбил Пэуну с толку.
— Ну, а как ты там говоришь — что он хочет построить? Фабрику? Что за фабрику?
— Зеркальную!
— Ой-ей-ей! Этого только нам и не хватало!
Зацепив ложечкой абрикосового варенья вместе с горьковатыми зернышками, Янку прошептал: «Открой ротик!», помешав этим игривым жестом женщине ответить.
— Так… значит, так! Продадут Зидуриле и Глиганул… и построят фабрику! (Этот повтор выдавал тревогу Янку.) А меня они спросили?
Последние слова он бросил быстро, словно по ошибке, о которой якобы тут же пожалел. Пэуна жевала варенье и ответить не могла, поэтому он продолжал сам:
— Хорошо! Если они хотят, это их дело! Разве это мои деньги? — Янку закурил сигару. — Молодец, девочка! Но с чего ты так торопилась? — неожиданно спросил он, глядя Пэуне прямо в глаза.
Пэуна почувствовала, что вся важность принесенного ею известия куда-то исчезла. А она-то думала! Думала, что Урматеку станет рвать на себе волосы, бегать по комнате, примется допытываться, а не показалось ли ей все это, а ей, Пэуне, придется ласкать и утешать его. А теперь Пэуне казалось, что она все преувеличила. Чтобы устранить последнее сомнение, которое еще оставалось у нее, Пэуна, внимательно глядя на Янку, сказала:
— Молодой боярин скоро придет повидаться с тобой и поговорить. У него на это есть одобрение старика!
— Милости просим! Милости просим! — заулыбался Янку. — Хорошо, что Буби вернулся и намеревается нам помогать. А то у меня дел невпроворот!
Этой спокойной фразой Урматеку достиг того, чего хотел. Пэуна потеряла всякий интерес к этому делу, поскольку и ее женское любопытство, и ее практический дух были равно удовлетворены. И быстро перешла к поцелуям, на которые Янку охотно отвечал, добавив к тому же некоторую сумму денег и назначив день свидания, чтобы радость была полной.
На самом же деле беспокойство Янку росло, и желательнее всего ему было остаться в одиночестве. В соседней комнате послышался приглушенный голос его супруги. Он окликнул ее и, приложив палец к губам, сделал знак Пэуне, чтобы та помалкивала. Появилась кукоана Мица. Янку в расплывчатых словах похвалил Пэуну за усердие. Кукоана Мица была рада, ведь в конечном счете это было дело ее рук, и она пригласила Пэуну к себе, чтобы отблагодарить ее по-женски — платком или кружевами. Лазутчице так не хотелось покидать Янку, такие отчаянные взгляды бросала она на него! Однако остаться она не могла, а он к ее уходу был совершенно безразличен. Наконец женщины ушли, и Янку, избавившись от них, остался наедине со своими мыслями.
Старая желчь и предчувствие новой опасности мешали ему сосредоточиться. При имени Дородана у него от ненависти темнело в глазах. С тех пор, как Урматеку раскусил, что за птица этот Дородан, ненависть его не только не уменьшилась, но, наоборот, еще и увеличилась, потому что с годами Янку многого достиг, и все могло пойти прахом только из-за того, что Дородан еще жив. Янку был готов на все: поколотить его, изругать. Дородан прямо-таки толкал его на безрассудства. Но был еще и Буби. Чтобы противостоять его замыслу, нужно было напрячь всю свою ловкость и изворотливость. Колеблясь между ненавистью и возмущением, Янку искал средств защиты, потому что положение изменилось, и не он, как обычно бывало, шел к кому-то, имея возможность и помедлить и поиздеваться, а шли к нему, чтобы спихнуть его вместе со всеми близкими с того места, занять которое стоило ему многих трудов. Несомненно, Буби действует по-чьему-то наущению. Но от кого он мог получить совет, да еще так быстро? Урматеку что-то подозревал, однако ясного ответа еще не было. И все-таки, несмотря на волнение, Янку не покидала надежда. В каких только переделках ему не приходилось бывать, из каких жизненных ситуаций выпутываться! Опыта у него было хоть отбавляй. Он твердо знал, что из любого тупика можно найти выход, стоит только поискать. Знал он также, что и цена ему, Янку, будет тем выше, чем больше придется попрыгать и поволноваться, забыв о прежнем покое и самодовольстве. Так отчего же ему не найти выход, хоть опасность и нависает с двух сторон?!
