— Целую ручки! Если возможно, то прямо сейчас! Ужасные новости!
Кукоана Мица все поняла. Она прошла через застекленную галерею, вытирая на ходу руки, в спальню, где Янку, едва проснувшись, прихлебывал кофе и курил свою первую сигару.
— Пришла Пэуна, Янку. Говорит — важные известия, — сообщила Мица.
— Пусть войдет, пусть войдет, прошу! — громким голосом и со значением повторил Янку так, чтобы повсюду было слышно, что в дом явилась Пэуна.
— Иди! — бросила Мица гостье и спокойно вернулась на кухню, уверенная в том, что сложные дела ее мужа скрывают и тайны, которые ведомы только ему, другим же в них совать носа не следует.
Благоразумие кукоаны Мицы граничило с безразличием, и объяснялось это не только уважением к делам, но прекрасным знанием нравов ее супруга.
После последнего примирения барона с домницей Наталией, которое произошло в доме Янку, Урматеку сказал своей жене: «Старика я теперь крепко держу в руках и глаз с него не спускаю, но мне нужен доверенный человек и у домницы». Для этого Мица и нашла Пэуну.
Пэуна была ее крестницей. Оставшись вдовой, она работала белошвейкой и снимала комнату на Апеле Минерале. Лет тридцати от роду, аккуратная, хорошо сложенная, чуть рыжеватая, с немного выдающимися скулами, она с первого же взгляда прекрасно поняла Урматеку и стала встречаться с ним и в доме и вне дома.
Кукоана Мица знала только одно: все, что ни делает Янку, делается для их общего блага. Поэтому, когда она вызвала Пэуну, то, прежде чем отправить ее договариваться с Янку, предупредила: «Я не знаю, куда захочет послать тебя хозяин! Смотри, слушайся его, не пожалеешь!»
С той поры она о Пэуне и не думала.
Гостья с притворной робостью сделала несколько шагов к двери. Потом, усмехнувшись вслед кукоане Мице, вошла в спальню.
— Что у тебя за новости, Пэуница? — весело встретил ее Урматеку.
Женщина, еще раз оглянувшись, подошла к Янку и поцеловала его, позволяя его нетерпеливым рукам, притянувшим ее, касаться груди и крутых бедер.
— Это неплохо — свеженькая женщина с утра на голодную душу, — проговорил Янку, целуя шею и плечи Пэуны.
Пэуна была одной из тех редких женщин, связь с которой Урматеку не столько по необходимости, сколько по собственной прихоти почитал нужным скрывать. Обычно свою близость с женщиной он любил выставлять напоказ, ровно настолько, чтобы это не задевало кукоану Мицу и вместе с тем тешило его мужское самолюбие. Пэуна нравилась ему чрезвычайно. И гордость, которую Янку испытывал от тайной, молчаливой близости с ней, превосходила даже королевскую гордость. Да, с женщинами у него были особые отношения! Он все время искал какого-то особого равновесия, от каждой беря что-то свое и стараясь не упустить ни одну. К примеру, почувствовав, что Журубица охладела к нему, будто покрылась инеем, он всячески заигрывал с Паулиной Цехи, которую еще не соблазнил, но разжигал, добиваясь, чтобы та вздыхала по нему. При этом на кукоану Мицу он и внимания не обращал, во-первых, потому что она не поверила бы в эти заигрывания, а во-вторых — все-таки между ним и Паулиной ничего не было. Его страсть принадлежала Пэуне. Янку ходил к ней в светелку, позади церкви Куцит де Арджинт, где летом было прохладно и подавалось в больших чашках кофе и холодная вода с вареньем, а зимою было тепло и пахло айвой и печеными яблоками.
Когда решено было устроить Пэуну к домнице, Янку представил ее как обедневшую родственницу. И среди многочисленных слуг, безликих для своей хозяйки, Пэуна, по совету Урматеку, вела себя тише воды ниже травы, не привлекая внимания ни других слуг, ни самой домницы.
«Чем реже будут о тебе вспоминать, тем больше ты сможешь услышать!» — таков был последний совет Янку перед тем, как Пэуна стала служанкой.
Новая горничная служила не за страх, а за совесть. И в доме на Подул Могошоайей, полном птиц, картин и цветов, куда приезжало множество всякого народа, где мысли щедрой хозяйки витали где угодно, только не вокруг хозяйства, не происходило ни одного движения, о котором бы доверенный человек барона не знал. В первую очередь стало известно, как ведет себя сам барон, что он говорит и, особенно, что обещает домнице. Обычно Пэуна не спешила со своими рассказами. К нему в дом без особых причин она заглядывала редко, больше чтобы показаться на глаза кукоане Мице. Но на этот раз бежала со всех ног, потому что накануне, прежде чем доложить, что экипаж подан, она выслушала все, что говорилось в гостиной. И теперь пересказывала второпях, глотая слова, придавая этим еще большее значение и вес тому известию, какое принесла с собой.
