Такие мысли обуревали Урматеку в ожидании самого решительного часа в его жизни. Янку нервно закурил еще одну сигару и распахнул окно. С верхушки акации вспорхнула стайка тяжелых воробьев, словно кто-то бросил пригоршню камешков. Хотя было утро, летнее солнце уже припекало, стоило только протянуть ему навстречу руку. Над крышами и заборами высилось голубое неподвижное небо. В томительном ожидании непредвиденных обстоятельств, которые грозили на него обрушиться, нетерпеливому Урматеку хотелось быть на улице, в толпе, в толчее, суетиться, спешить. Но на все волнения, тревоги, душевную смуту его родной дом отзывался покоем повседневной жизни.
В прекрасном расположении духа, исполненный уверенности в себе, Буби вышел из дома, отправляясь на встречу с Урматеку. По дороге он попытался представить себе их беседу. На многое у него не было ответа, многое вызывало тревогу, тем более что он знал, с каким опасным человеком ему придется иметь дело. Руки его холодели, щеки пылали, сердце колотилось часто-часто. И Буби с брезгливостью подумал о переменчивости людей, — до чего же резко они меняются, стоит затронуть их насущные интересы. Он вспомнил кое-кого из своих друзей, жертвовавших собой ради благородного дела, но менявшихся неузнаваемо, лишь только речь заходила об их доходах. И, понимая, сколь нежелательны Урматеку любые новшества, мешающие его делам и планам, Буби нисколько не надеялся на его помощь, готовясь к упорной борьбе, и, не зная, как он поступит и насколько далеко зайдет, волновался.
Конечно, в доме Урматеку его ждали. Ему не пришлось стоять возле запертых зверей. Двери распахнулись сразу, и служанка вежливо пригласила его пройти в уединенный покойный кабинет, куда почти следом за гостем вошел и хозяин. Все было так, как обычно бывает в благородных домах, оттого Буби и не обратил на это никакого внимания, полагая, что все в порядке вещей. Урматеку же продумал все это заранее и распорядился строжайшим образом исполнять. Обходясь зачастую вообще без всяких правил, а тем более приличий, Янку желал соблюсти на сей раз ритуал, свидетельствующий, что и ему ведомы боярские обычаи и что он их вовсе не чужд, дав тем самым почувствовать Буби, что дистанция, их разделяющая, не так уж и велика.
Урматеку стремительно вошел в кабинет и затворил за собою дверь. Он был сама решительность, вежливость и серьезность. От дружеской фамильярности их встречи в Джурджу не осталось и следа. От него веяло строгой деловитостью, какой дышал и весь кабинет своей упорядоченностью, полками, папками и развешанными по стенам планами.
Урматеку, будучи и в самом деле деловым человеком, зная стеснительность семейства Барбу и их слабость к красивым вещам, не поскупился на подготовку, которая должна была помочь ему расположить к себе Буби. Позаботился Урматеку и о своем внешнем виде. В черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, Янку выглядел выше, стройнее. Благодаря шелковому пышному галстуку коричневого цвета, крахмальному стоячему воротничку с отогнутыми уголками, закругленным манжетам и тяжелым золотым запонкам он выглядел настоящим барином.
Янку поспешил к Буби и сжал его ладонь обеими руками.
— Какая радость и какая честь, господин Буби, видеть тебя в моем доме! — воскликнул Урматеку, вежливо кланяясь. — Не случилось ли чего с господином Барбу? Что могло заставить тебя прибыть сюда?
— Нет. Я пришел специально… — Буби, потеряв первоначальную нить, замолк, соображая, как же ему обратиться к Янку Урматеку.
Этого замешательства было достаточно, чтобы Урматеку уловил робость и неуверенность молодого барона. Ими он и воспользовался, чтобы вывести Буби из затруднения. Доля фамильярности, которую внес в разговор сам Урматеку, а вовсе не Буби, слуга, а не хозяин, была и необходима и уместна.
— Да называй меня Урматеку, а лучше — Янку, ведь я же тебя знавал еще вот таким! — подхватил Урматеку и подвинул гостю стул.
Хотя на улице светило солнце, в комнате царил полумрак. Только портрет Григоре выделялся белым пятном на стене. Урматеку постарался усадить молодого барона под этот портрет. Получилось так, что Урматеку для большей уверенности поместил Буби в круг воздействия этого тайного талисмана, который, как твердо верил Янку, помогал ему в делах и во всей жизни, посвященной расчетам и наживе. Сам Янку сел в тени, чтобы удобнее было смотреть на собеседника. Как всякий скромный человек, оказавшийся в щекотливом положении, Буби напустил на себя поначалу строгий и холодный вид. Говорил он медленно, цедил слова. Урматеку выжидал. Он не прерывал Буби, но и не помогал ему. Он чувствовал, что постепенно воодушевление самого говорящего растопит напускной ледок. И действительно, Буби, желая убедить Урматеку, незаметно вошел в раж, хотя и давал себе зарок никак не обнаруживать ни своих чувств, ни убеждений, ни энтузиазма, ни пристрастий. Спустя некоторое время Урматеку больше его не слушал. В этом не было необходимости. Он следил только, как звучит речь, за ее падениями и подъемами. Это была верная путеводная нить! Он покачивал головой и, глядя Буби в глаза, знал, где поддержать говорившего, где проявить внимание и одобрение. Когда же Урматеку понял, что молодой человек, желая убедить его, никак не может выпутаться из своей пламенной речи, он, разумно и тонко выбрав интонацию, чтобы в ней звучали и восхищение, и одобрение, и суровость, воскликнул:
