Как-то в субботу, после полудня, Янку вызвал к себе Манолаке Тыркэ. Долго пришлось тому просидеть в ожидании в столовой. Здесь он вел разговоры с женщинами, здесь его угощала кукоана Мица: принесла ему ножку холодной курицы, брынзы, яблок, поставила даже бутылку красного вина и угостила сигаретами. Тыркэ все принимал спокойно, ел, пил, курил, отвечал на вопросы и выслушивал советы кукоаны Мицы с набитым ртом, вытягивая между тарелок правую руку и шевеля пальцами, словно цепко за что-то хватаясь и говоря: «Целую руку, крестный, так я сделал или не так!»
Как только он замолкал, в уголке рта его тут же появлялась ухмылка. Только к вечеру Янку наконец позвал его к себе в кабинет.
— А ну давай посмотрим, Манолаке, как мы обставим продажу, ведь за этим я тебя и вызвал! Давай доставай все данные!
Тыркэ пошарил по карманам сюртука и извлек кусок грязной бумажки, исписанной карандашом.
— Что это такое? — спросил Урматеку.
— Данные, крестный! — отвечал простодушно Тыркэ.
— Это? Вместо того, чтобы принести мне папку с делом, ты суешь мне этот обрывок?!
— Дело не разрешается.
— Что не разрешается?
— Не разрешается выносить из архива.
— Даже ради меня?
— Даже ради вас.
— Дурак, вот ты кто! — выругался растерявшийся Урматеку.
Тыркэ, привыкший к крепким выражениям своего крестного отца, пожал плечами, словно хотел сказать: «Ну и что?», и замолчал. В ожидании, не произойдет ли чего-нибудь еще, он выковыривал языком застрявшее у него в гнилом зубе семечко от яблока, и всерьез занялся им. Сперва покатал во рту, потом раскусил. Во рту стало горько и душисто. Тыркэ это понравилось. Он разжевал семечко и улыбнулся. Урматеку, не желая терять времени даром, решил все-таки поработать. Он знал, что срок выплаты приближается, и знал, что Иванчиу больше не пожелает ждать. Он считал, что дело с фабрикой уже достаточно запуталось, что старому барону все это уже надоело, да и сам он хотел бы видеть конец пути, на который вступил давным-давно. Поэтому он решил тщательно проверить все цифры, чтобы Тыркэ чего-нибудь не напутал.
— Сколько погонов земли числится там, Манолаке? — спросил Янку. — Все сосчитал, до вершка?
— Одна тысяча пятьсот пахотной земли…
— Хорошо! Бери бумагу и пиши: восемьсот погонов.
— А почему? — переспросил Тыркэ с непонимающим видом.
— Потом узнаешь! Помалкивай и пиши! — цыкнул на него Янку.
Писарь согнул дугою правую руку над головой, пошевелил пальцами, потом взял ручку и записал то, что было ему сказано.
— Про выгоны что там говорится?
— Четыреста погонов!
— Хорошо. Пиши луга, а сколько погонов — не пиши. Пруды есть?
— Есть.
— Пропускай пруды. А что с именьем?
— Сам дом уже старый, а все надворные постройки совсем новые.
— Тогда оставь только дом, а постройки опусти. Ну, вроде бы все! Не так ли? Ну-ка, покажи.
Урматеку взял записи и перечитал их еще раз. Потом, довольный, бросил бумажку на Стол.
— Вот это и есть настоящее поместье Бэлэшоень, Манолаке, которое заложено за четыреста тысяч лей. Деньги не шуточные, парень! Такую вот опись ты мне и составь. Для этого я тебя и вызывал!
Видно было, что Манолаке смутился, что он хочет что-то сказать, но не решается. Он закашлялся и, вытянув правую руку, шевелил пальцами. Урматеку долго смотрел на него, словно пытаясь понять, о чем бы это он может думать. Тыркэ наконец прошептал:
— А как же осмотр, крестный? Осмотр имения на месте расположения.
— Какой еще осмотр? Место расположения — здесь и есть, чудак-человек! — решительно проговорил Урматеку.
Но Тыркэ не поверил. Заметив это, Урматеку раздражился:
— Ну, что еще? Чего тебе надо? Чем недоволен?
На это Тыркэ, с трудом шевеля губами, но очень решительно ответил:
— Не чистое это дело, крестный!
— Что, что? Что ты сказал? — заорал Урматеку. — Почитай за счастье, что ты мой крестник, да к тому же дурак, а то бы я тебя выплюнул, не жуя!
Но не знать, что подозрение Тыркэ всего в двух шагах от истины, Янку не мог, поэтому он изменил тон и спросил почти что с участием:
— Ну, чего же тут нечистого?
— Не сходится закладная с тем, что на месте расположения. Там больше!
Урматеку громко и натужно расхохотался.
