Как бы отвечая на мои размышления, Тамара отняла руки от лица и тихо произнесла:
- Теперь я понимаю, отчего она меня ненавидела… Раньше я считала, что это оттого, что я ее не признала и оставила воспитываться в провинции у тетки.
На самом деле она невзлюбила меня потому, что была мне всего лишь племянницей, а не дочерью и не имела права жить в этой московской квартире, роскошествовать на мои деньги. Я всегда ее содержала, она знала это и именно за это еще больше ненавидела. Так же точно меня с детства терпеть не могла Ирина - за то, что я была удачливее, потому что меня любили мужчины, потому что у меня все в жизни получалось, в конце концов, потому, что у меня были деньги… Зависть - страшное чувство! - Тамара опять замолчала, опустив голову, потом спросила хриплым голосом:
- А где… где похоронили мою девочку?
Тут впервые за все время заговорил молчаливый Николай. Он встал, подошел к нам и протянул Тамаре фотографии, которые достал из кармана кожаной куртки:
- Я сделал для вас снимки - я ведь понимал, что вы захотите увидеть ее могилу. Она совсем рядом с тем местом, где погребена ваша мать, только с другой стороны часовни.
На одной из фотографий была запечатлена крошечная каменная плита с высеченным на ней крестом - без имени и фамилии, без даты рождения и смерти, зато с портретом. Второй цветной снимок был запечатлен крупным планом - пухленькое розовощекое младенческое личико с ангельским выражением голубых, несоразмерно огромных глаз, устремленных куда-то вверх, в обрамлении светлых кудряшек… Я не сентиментальна, но почувствовала, как у меня защипало в носу; Синякова же будто окаменела.
Опять повисла неловкая пауза - и затянулась; наконец ее прервала Тамара, заявившая, что благодарит нас за сочувствие, но хотела бы теперь остаться одна. Мы тут же все встали и попрощались, причем уходили гораздо быстрее, чем допускали правила приличия, - казалось, ноги сами несли нас прочь из этого проклятого дома.
Тамару конечно же не задержали, и, как я поняла, никто всерьез ее не подозревал - кроме, может быть, капитана Филонова, которому позарез нужен был обвиняемый: на него давили со всех сторон. Мало было одного начальства, так еще Павел Анатольевич Котов и Глеб Овчинников то и дело звонили ему на работу, чтобы осведомиться, как идут дела и пойман ли уже убийца. Да, капитану было трудно позавидовать, но это еще не повод, чтобы обходиться с немолодой и несчастной женщиной так, как он обошелся с Тамарой. Я ему это высказала, когда мы в очередной раз столкнулись в коридорах телецентра, и после этой беседы он, и до того имевший, несмотря на всю импозантность, вид побитого пса, пусть крупного и породистого, но все равно побитого, стал выглядеть еще более жалко. Как я узнала от Марка, у него прибавился еще один повод для мрачных размышлений: Гарий Улитин, который теперь, после смерти Таисии, числился подозреваемым номер один, благоразумно не стал дожидаться, пока его арестуют, и уехал в Швейцарию - якобы кататься на горных лыжах. Теперь его надо было доставать через Интерпол, а дело это долгое, хлопотное и почти безнадежное…
Впрочем, мне было плевать на проблемы доблестного капитана.
У меня и своих свалилось выше крыши, и главными из них были, во-первых, вопрос о том, охотится ли все еще неизвестный убийца за мною и когда я смогу почувствовать себя в безопасности; и, во-вторых, моя работа - то есть существует ли еще телекомпания «Прикосновение» или она уже приказала долго жить? А пока, по просьбе Тамары, я обзвонила всех наших сотрудников, кто еще не дезертировал, с просьбой считать себя в краткосрочном отпуске - по крайней мере, до похорон Таисии.
Хоронили ее через два дня. То есть не хоронили, а отпевали, после чего в закрытом гробу отправили на родину. Я молилась, чтобы на меня напал хоть какой-нибудь вирус, позволивший бы мне остаться дома, но, как назло, лучше, чисто в физическом плане, я себя не чувствовала уже давно. Пришлось идти.
Жалкое это было зрелище; провожающих было мало. В промозглой темной церкви у гроба стояли две женщины в черном: Тамара и ее сестра Ирина, страшно на нес похожая, только поменьше, потоньше и поморщинистее. Просто удивительно, как можно стоять совсем рядом и быть так далеко друг от друга! У Тамары лицо напоминало застывшую маску, она не плакала, в отличие от Ирины, которая тихо подвывала во время церемонии, так что молодой поп недовольно на нее поглядывал. Кроме сестер, родственников почти не было - только не очень молодая и не очень красивая женщина в сильных очках и чрезмерно яркой, не подходящей к случаю оранжевой куртке, вызывающий цвет которой резал глаз в этих обстоятельствах, - как выяснилось, родственница покойного первого мужа Тамары, - и мужчина лет сорока, смахивающий на алкаша - ее толи двоюродный, то ли троюродный брат с Урала. Из наших были только я и Олег с Еленой.
