Но Глеб в этот роковой вечер должен был быть в Питере, а вовсе нев Останкино! Как это может быть? Не мог же он. раздвоиться? Что мне теперь делать? Только не выдать свои сомнения, сделать вид, что все в порядке. Не встретиться с ним глазами. Я продолжала смотреть на его руки; он проследил направление моего взгляда и как бы невзначай заметил:
- Вот пришел забрать оставшиеся от Женечки некоторые вещи, в прошлый раз не все взял… Кстати, вы не знаете, что это за записи? Клянусь, в прошлый раз их тут не было!
Еще бы - сразу после смерти Котовой менты туг переворошили все! Кто же положил эти вырванные странички в котовский шкафчик?
- Да, я знаю, что это такое! - и протянула руку, чтобы их взять, но Глеб отдернул свою, и моя повисла в воздухе. Я наконец отважилась посмотреть ему в лицо.
Глеб был, как и всегда, мужественно красив; его голубые глаза смотрели прямо, не мигая, тень от длинных светлых ресниц падала на щеки.
Светло-русые волосы, чересчур длинные, зачесаны назад, но одна непокорная прядь картинно падала на лоб; губы его прятались за пшеничными усами, очертания подбородка не были видны из-под окладистой бороды. Борода эта… Я отвела взгляд от его лица, и в поле моего зрения опять попали Оксанины листочки. Мое внимание привлекла дата слева на полях - 4 апреля… Уже после смерти Жени и за несколько дней до гибели самой Верховцевой. Значит, она действительно вела дневник… Но вместо того чтобы промолчать, я вдруг затараторила:
- Глеб, если бы эти записи нашлись раньше, может быть, некоторые люди остались бы живы. Это страницы из пропавшей черной тетради Оксаны. - Я наконец прикусила язык, но было уже поздно.
- Кто же, интересно, их положил в Женин шкафчик?
- Наверное, Степан Кочетков. Или, может быть, Таисия… - размышляла я на ходу. - Хоть и поздно, все равно надо передать листочки капитану Филонову - может быть, там что-то важное.
- Хорошо, я передам. - И Глеб, небрежно их смяв, стал заталкивать бумажки в карман своего пиджака.
И тут меня будто что-то стукнуло. Даже если он убийца и я иду по лезвию бритвы - все равно, я не дам ему уничтожить эти доказательства!
- Подождите! - мне казалось, что я говорю совершенно спокойно. - Дайте их мне - я сегодня встречаюсь с капитаном, он обещал мне передать кое-какие материалы по работе, найденные у Кочеткова.
Глеб отступил от меня на полшага, и в голосе его послышались стальные нотки:
- Вот как? А по-моему, Агнесса, вы стали чересчур любопытны.
- А что плохого в том, что я прочитаю дневник Оксаны? Или вы боитесь, что эти записи вас скомпрометируют?
- А если и так - вы что, будете меня за это осуждать? Ведь дело уже закрыто.
Мне очень не понравилось выражение его лица, когда он на меня опять посмотрел тяжелым-тяжелым взглядом. И вообще его лицо… Что-то тут было не так!…
Я сделала резкое движение вперед и выхватила листочки у него из кармана. Он этого не ожидал, но быстро оправился и сразу же сжал мое запястье железной хваткой.
- Сейчас же отдайте!
Я дернулась, но он меня не отпускал; потеряв равновесие, я почти упала в его объятия, как когда-то в коридоре - и, как тогда, его борода коснулась моего лица. И тут меня осенило второй раз за какую-то минуту! Будто разрозненные кирпичики в моей голове встали на свои места, и я прозрела. Теперь мне стало ясно, почему вид террориста Радуева на телеэкране, жалкого и с голым лицом, так меня взбудоражил. Про него говорили, будто борода после ранения у него была накладная. Так вот, борода у Глеба тоже была какая-то… неживая! Неужели театральный реквизит?! Но зачем ему это нужно?
Я почувствовала, как дрожь пробежала у меня по телу и на верхней губе выступил холодный пот, противно размывая грим. Наконец я отчетливо поняла, что меня держит за руку человек, который не раз убивал и которому ничего не стоит прикончить и меня!
Надо спасаться, и я отстранилась, со смешком произнеся:
- Вы правы, незачем мне это читать. Дико извиняюсь, но на телевидении у меня появилась привычка лезть в чужую жизнь, даже когда меня это не касается.
Наверное, мой смех прозвучал фальшиво, но ничего с этим поделать я не могла – не так-то просто перебороть страх. Нет, даже не страх, а охвативший меня смертельный ужас. Овечкин это наверняка почувствовал: свободной рукой он грубо взял меня за подбородок и заставил поднять голову. Наши глаза встретились, и то, что он прочел в моих, заставило его криво усмехнуться:
