Сестра Дженкинс понизила голос.
– А вдруг у них… – запнулась и только потом прошептала: – Кома?
– Не похоже, – возразил я. – Взгляните на их глаза. Обратите внимание – у всех движутся. Пациенткам снятся сны. Насколько я знаю, у больных в коме сновидений не наблюдается.
– Что же делать, доктор Ричардсон? Их же надо накормить, вымыть, отвести в туалет…
– К сожалению, сейчас это невозможно.
– Давайте я позвоню доктору Мейтленду.
– Нет, позвоню сам. Сначала надо их осмотреть.
Я поднял веко Кэти Уэбб, осмотрел глаз. Рефлексы были нормальные.
– Кэти, – позвал я. – Вы меня слышите?
Громко хлопнул в ладоши.
– Кэти!
Никакой реакции. Похлопал ее по щекам, сначала осторожно, потом сильнее – даже румянец выступил. Кэти Уэбб лежала неподвижно, с ничего не выражающим лицом. Ей продолжал сниться сон. Затем я прикрепил ей на голову электроды и запустил энцефалограф. Показатели были абсолютно нормальными. Низкоамплитудные волны говорили о спокойном сне.
У других наблюдалось то же самое. Можно было трясти их, бить по щекам, кричать, но пациентки не просыпались. Показатели энцефалографа были одинаковы у всех.
Убедившись, что ничего больше сделать не смогу, позвонил секретарше Мейтленда и попросил, чтобы сказала ему о моем звонке. Мейтленд перезвонил через двадцать минут. Я постарался объяснить ситуацию как можно спокойнее и внятнее, но растерянность так и прорывалась наружу. Когда я договорил, повисла затяжная пауза. Я уже решил, что связь прервалась.
– Хью, – позвал я в трубку. – Вы меня слышите?
– Да, – ответил он. – Слышу. Просто задумался. Я хочу сам их осмотреть. Приеду ближе к вечеру.
– А как же ваша жена? – спросил я.
– О ней хорошо заботятся, – ответил Мейтленд. – Все будет нормально.
В начале шестого, осматривая пациента из мужского отделения, я случайно выглянул в окно и увидел посреди вересковой пустоши две яркие фары. Быстро завершив дела, вышел в вестибюль. Мейтленд не стал утруждать себя вежливыми формальностями и сразу перешел к делу:
– Ну как, без изменений?
– Да, – ответил я. – Все то же самое.
Мы отправились в комнату сна. Я попытался разбудить пациенток, но снова безрезультатно. Потом показал Мейтленду электроэнцефалограммы. Говорил Мейтленд мало, выражение лица его было суровым. Мне даже сделалось не по себе. Безо всяких на то причин начал бояться, что в случившемся Мейтленд винит меня. Наконец он начал сам будить пациенток. Велел сестре Пейдж приготовить шприцы.
– Бензедрин, – прокомментировал Мейтленд. – Должно подействовать. Двойная доза бензедрина. Эффект схож с адреналином. Ускорится сердцебиение, поднимется давление, с флуктуациями от десяти до тридцати миллиметров. Дрожь, подергивание, возможны сбои сердечного ритма. Такой уровень физического возбуждения со сном никак не сочетается.
Мы сделали уколы всем пациенткам. Я послушал сердце Мариан Пауэлл через стетоскоп и услышал, как зачастил пульс, но в сознание она не приходила. То же самое было с Селией Джонс и Элизабет Мейсон. Я наблюдал, как Мейтленд считает пульс Сары Блейк, затем поднимает ей веки. Вид у Мейтленда был не просто озадаченный, а рассерженный. Всего через десять минут он приказал приготовить еще шприцев. Когда пациенткам вкололи новую дозу бензедрина, Мейтленд отвел меня в сторону и сказал:
– Должен извиниться перед вами, Джеймс. Когда вы сказали, что пациенткам одновременно снятся сны, сначала я не поверил. Видимо, вы стали свидетелем некого необычного процесса, который сейчас достиг кульминации.
– Как думаете, что с ними?
– Трудно сказать. Но, если хотите знать мое мнение, – я дал ему знак, чтобы продолжал, – должно быть, в условиях комнаты сна открылись уникальные возможности для общего взаимодействия – длительный сон, близость друг к другу, изменения химии мозга или комбинация всех данных факторов. Полагаю, причина феномена лежит в сочетании электромагнитных полей. Впрочем, это лишь предварительная гипотеза. Вы ведь тоже так считаете, правда? Вы продвигали как раз такую точку зрения.
– Насколько мне известно, другого объяснения нет. По крайней мере, научного.
Мейтленд согласно хмыкнул:
