– Не трави душу, Серег… – смущенно буркнул тот. – Да привык, привык, коль нужно, что уж тут поделать? А чего докладывать-то?
– Так все и докладывай. В первую очередь про этого дохтура, во вторую – что на фронте происходит? Ну, или наоборот. Мы контрнаступление начали?
– Начали, товарищ народный комиссар! – просиял Зыкин. – Еще как начали, в аккурат на третьи сутки, как парад окончился. Долбанули по всем направлениям, хорошо так долбанули. Как там ты говоришь, мама не плачь?
– Не горюй, – автоматически поправил Сергей. – А фрицы что? Впечатлились?
– Как по мне – так очень даже, – хохотнул Виктор. – На некоторых участках фронта так сильно впечатлились, что аж на пару десятков километров драпанули – и это только за первые двое суток. На других, правда, успех пожиже, но и наши зря не рискуют, людей и технику берегут. Пока сражается первый эшелон, тот, который прорыва. Остальные пока выжидают, особенно танковые части, им еще успех наступления развивать. Долбят и артиллерией, и реактивными минометами, и авиацией, и только потом наступают. Фрицы, понятно, сопротивляются, как могут, но без особого успеха.
Кобрин кивнул: ну да, все правильно. Как там по классике говорится: «при двухстах орудиях на километр фронта о противнике не спрашивают и не докладывают, а только доносят, до какого рубежа дошли наши наступающие части», вроде бы так?[22] Впрочем, изучая в своем времени архивные файлы, он встречал воспоминания ветерана бригады тяжелых реактивных минометов, который говорил примерно следующее: «После залпа бригады батальонный узел обороны не штурмовали, а занимали». Имея в виду, что в эллипсе рассеяния все было попросту перепахано на метр в глубину, и ни о каком сопротивлении и речи не шло. Правда, и боеприпасов для подобного требовалось немало, счет шел даже не на десятки, а на сотни тонн…
Инстинктивно оглядевшись по сторонам, словно их кто-то мог подслушать (что совершенно нереально – Кобрин лежал в отдельной одноместной палате, из соображений секретности расположенной в глухом торце коридора), и до шепота понизив голос, особист сообщил:
– Слышал краем уха, через недельку-другую немец окончательно сломается. Не ожидали они такого мощного удара раньше января-февраля, а товарищ Сталин тянуть не стал. Доволен?
– Еще как, – серьезно кивнул Сергей. – Как он, к слову, очередное покушение перенес?
– Нормально, пару раз пошутил даже – мол, с появлением в моей жизни товарища Кобрина начинаю все больше привыкать к новым проблемам.
– Вить, да я не о том! – поморщился нарком. – Как он после попытки подселения матрицы себя чувствует?
– А я все жду, когда спросишь! Подробнее он тебе сам расскажет, понятно, но ежели в общем и целом – то вполне нормально. Как он опять же сам выразился: «Жить стало веселее, товарищи, жизнь стала куда насыщенней».
– Шутник, – хмыкнул Кобрин, внутренне расплывшись в широкой улыбке. – Впрочем, с самоиронией у Иосифа Виссарионовича всегда все в полном порядке было. А насчет матрицы-то что?
– Так сказал же, сам и расскажет! – развел руками Зыкин. – Мне об этом ни он, ни Лаврентий Павлович ничего не говорили.
– Совсем? – нахмурился Сергей. – И все?
Поколебавшись пару секунд, Виктор мотнул головой:
– Ну, вообще-то не совсем, если честно. Мне передали, что если ты не… ну, в смысле…
– Кони двину? – понимающе кивнул комиссар безопасности. – Ты ведь это имел в виду?
– Ф-фух, – шумно выдохнул товарищ. – Вот снова ты – только к одним твоим дурацким словечкам привыкну, так ты новые выдумываешь, еще более бредовые. Кони двинуть – это, типа, помереть, что ли? Ну, навроде «ласты склеить», как ты раньше выражался?
– Угу, – с трудом сдержав смех, подтвердил Кобрин. – Вроде того. И что?
– Что-что… – угрюмо буркнул Витька. – То, что только в этом случае меня в подробности посвятят. Но не раньше. Почему – понятия не имею.
– Ладно, понял я все, не напрягайся. Про то, что новых покушений не было, даже не спрашиваю, ты б уже сказал. Кстати, насчет покушений: откуда тот врач синильную кислоту взял, выяснили? И как она в летучем состоянии оказалась, мороз ведь стоял?
