— С добрым утром, сын.
Он на секунду замер. На всю жизнь мать запомнилась ему как мрачная неухоженная женщина с тяжелым взглядом черных глаз, но сейчас рассеянный свет смягчил её острые черты и наполнил кожу молочной белизной, отчего она стала невероятно красивой и почти величественной. Как Белоснежка.
— Доброе утро, мама.
Он потянулся к прикроватной тумбочке и взял свечной огарок. Тот оказался коротким, почти полностью спрятался в пальцах. Фитиль затлел, пустил дымок, и в ладони расцвел лепесток бордово-голубого пламени.
— Все уже собрались, — сказала мать, доставая из гардероба рубашку, серебряный жакет и классические черные брюки. — Ждут только тебя.
Он послушно дал себя одеть и застегнуть на запястьях праздничные платиновые запонки с фиолетовыми камнями. После простых рубашек, черных одежд и тяжелых профессиональных мантий тонкий батист и нарядная вышивка жакета были непривычны. Свеча горела в его руках, бордово-голубой огонь даже не дрогнул, когда он перекладывал огарок из одной руки в другую.
Мать зачесала его волосы в низкий хвост, прихватив серебристой лентой, и огладила широкие плечи, чуть отстраненно улыбаясь.
— Настоящий Принц.
В её голосе прозвучала гордость.
Они вышли в длинный пустой коридор, наполненный холодным полупрозрачным светом, и спустились по широкой деревянной лестнице с узорчатыми перилами в столовую. Как и всё в этом доме, обстановка столовой выражала сдержанную, строгую роскошь. Длинный стол был уже уставлен угощениями и приборами и за ним действительно собрались люди, все одинаково черноволосые, по-родственному похожие. Во главе стола сидел родоначальник, мужчина со странным медальоном на груди. Напротив него тоже стоял стул, но место пустовало, даже не было прибора. Мать уселась на своё место, по левую руку от главы, рядом со своим отцом.
— Вернулся, — медленно выговорил глава, рассматривая его. Особого внимания была удостоена горящая в руке свеча. — Что ж, поздравляю. Это было очень интересно. А теперь зажги свечи и отпразднуй с нами своё возвращение.
Он послушно прошел вдоль стола, зажигая длинные свечи в канделябрах. Огарок плавился в его руках, пламя прыгало, грозя потухнуть. Родственники за столом улыбались ему легко и приветливо, заглядывая в лицо, негромко приветствуя. Он невольно посчитал их. Двадцать шесть мест, за столом сидели двадцать четыре человека, он был двадцать пятым. Канделябр в конце стола дался тяжело, хотя в нем была всего одна свеча: розовый воск стекал по пальцам и падал на стол, напоминая кровь. Он уже думал, что огонек непременно потухнет, но огарок упрямо не кончался — воск тек по рукам и вновь собирался в тело свечи, фитилек трещал, но горел. Глава хмыкнул при виде этого и махнул рукой на место рядом с собой.
— Что ж, ставь огонь на место — и приступим к завтраку.
Да, в канделябре как раз было два места. Он невольно нахмурился. Двадцать четыре человека, двадцать четыре свечи, горящие ровным белым пламенем, которое сливалось с утренним светом до такой степени, что казалось, будто его нет. И он, двадцать пятый, с ярким двухцветным огонечком в руках. Откуда-то он знал, что стоит огарку оказаться в канделябре — и он вновь превратится в свечу, а яркий огонек растеряет свой цвет и растает в прозрачной дымке, которой наполнен дом. И от этого почему-то становилось грустно.
— Упрямец, — фыркнул дед. — Всегда и всюду вопреки.
Остальные родственники терпеливо ждали, не прикасаясь к приборам.
— Что ж, раз так, то нам остается лишь приступить к еде, — медленно сказал глава, рассматривая бордово-голубой огонек. — Можешь пока оставить его себе. А там посмотрим.
Он благодарно кивнул и уселся на своё место. Затруднение с приборами — для яичницы предполагалось использование вилки и ножа — было решено просто: он проигнорировал нож. В конце концов, детство у него прошло вовсе не в аристократической среде, и он этого не стеснялся.
Завтрак прошел в чудесной легкой беседе. Они обсудили цветущую сирень за окнами, скрипучие ступеньки на лестнице и текущий ремонт. В особенности главу рода очень беспокоила трещина в западной части особняка**.
