И односельчанам было-таки на что поглядеть и чему подивиться!
Такой пышной свадьбы давно здесь не играли. Она казалась особенно пышной среди бедствий и лишений, которые принес крестьянам нынешний год.
Родители жениха и невесты пригласили на свадьбу полсотни семейств. Это сонмище гостей, провожавших молодых утром в храм, скорее напоминало крестный ход, нежели свадьбу. Свадебный кортеж следовал к церкви чинно и торжественно. Обряд венчания тоже прошел чинно и торжественно. Но когда он закончился, дружки и шаферы, шедшие во главе свадебной процессии, дали почувствовать толпившемуся на церковной площади и на улице народу, что у Мишки Бенкё и Маришки Хедеши будет такая свадьба, каких здесь не бывало. Они то и дело извлекали из-под фартуков фляги, полные палинки, и высоко поднимали их над головой. С гиканьем и посвистом, с плясками и песнями шествовала толпа гостей по селу. От их лихого топота гудела земля. А тут еще, откуда ни возьмись, появились два или три кремневых ружья, и началась оглушительная пальба, вперемежку с выкриками шаферов и дружек. Все это вместе взятое способно было мертвых поднять из могилы, оттого даже самые нелюдимые крестьяне, которым нет ни до чего дела, дивились: «Вот это да! Вот это свадьба!»
Дружки и шаферы еще никогда, ни на одной свадьбе не подымали столь нестерпимого шума. Никто из стариков не мог припомнить такого безудержного веселья, будто все село принадлежало этим заводилам. Они заразили своим разухабистым весельем и остальных гостей. Теперь все молодецки размахивали флягами с вином, а кое-кто, подхватив приглянувшуюся девицу или молодку и обняв ее за талию, без музыки отплясывал чардаш. Пары кружились, в стремительном вихре взлетали у женщин юбки.
В ту голодную осень всем хотелось забыться, а там будь что будет… ведь зима уже на пороге, а с ней неотвратимо надвигается голодная смерть.
Такой красивой и такой печальной невесты давно никто не видел на селе. Белолицая, черноокая, она была прекрасна, как и ее белое с чудесной вышивкой подвенечное платье. Шла она робко, как во сне, а рядом с нею степенно шагал новоиспеченный супруг.
Подойдя к дому Бенкё, гости не сразу хлынули во двор, где на гумне был раскинут огромный полотняный шатер. Позвав цыган-музыкантов, уже поджидавших молодоженов, гости пустились в пляс посреди улицы. В такт музыке отстукивали каблуки, звенели шпоры, порхали юбки, во все стороны разносилось задорное гиканье парней и вскрики девчат.
Да, веселье было всем на диво! Можно было подумать, что даже солнце в эту глубокую осеннюю пору выглянуло из-за рваных облаков только для того, чтобы полюбоваться невиданным весельем, которое, казалось, сотрясало небосвод.
Устроители пышной свадьбы задумали удивить дотошных зевак и досужих кумушек — пусть, мол, долго помнят и всем рассказывают о том знаменательном дне, когда Мишка Бенкё, сын сельского старосты, и Маришка Хедеши, дочка мирского старшины, стали мужем и женой.
Пишта не слышал и не видел ни свадебного торжества, ни уличного веселья. Целый день он проработал на дамбе, а поздним вечером крался домой темными безлюдными улицами, боясь попасться кому-либо на глаза.
Придя домой, он молча и нехотя поужинал. Мать вертелась вокруг него, с участливым видом подавала еду, ухаживала, как за тяжелобольным. А больных ведь надобно пожалеть, как же иначе? За больными нужен заботливый уход. Пишту все злило: к чему эта особенная материнская забота и предупредительность, для чего в отчем доме все стремились подчеркнуть, что с ним стряслась беда, что у него большое горе?! Да будет всем известно, никакой беды у него нет! И вообще, какое ему дело до всего, что происходит, и почему все это должно его трогать? Он и знать не желает, что за день нынче.
Давненько не брал Пишта цитру в руки, но тут снял ее с посудной полки, очинил гусиное перо и ударил по струнам. Струны зазвенели, и полились одна за другой и грустные и веселые мелодии… Пусть всем назло звенит цитра, пусть звучат только веселые песни!
Красноватое пламя светильника плясало в такт. Неожиданно для самого себя Пишта запел:
