Хедеши сидел рядом с отцом жениха. Старшина был в ударе, он разглагольствовал, стараясь овладеть всеобщим вниманием. От речей его несло бахвальством.
— Гости дорогие, я ведь ничего не пожалел на эту свадьбу! Ни одна душа в целом мире меня не обессудит. Никто не скажет, что Анти Хедеши — сквалыга, выдал замуж свою дочку по-цыгански. Анти Хедеши закатил такую свадьбу, что всем чертям стало тошно!
— А Мишка как же? Еще ведь Мишку надобно женить.
— Мишка — дело другое. Он мой сын, весь в меня пошел…
— А разве Маришке ты не приходишься отцом? — раздался чей-то громкий голос, потонувший в общем неудержимом хохоте.
— Эх ты, дурень! Разве я про этакое дело толкую? Мишкина натура аккурат как моя. Его хлебом не корми, дай только землицы побольше. Она, землица-то, для него — все. Да еще скотина. Но особливо землица. Деньги в кубышку складывает, лишний кусок в рот не положит, коли проведает, что можно землю купить.
— Однако земля-то не больно часто продается!
— Ничего, бывает, продается! Обстряпаю дельце с общинным выгоном. Вот и будет землица! Правда, маловато. Еще что-нибудь пригляжу, искать надо уметь. Нынче, дорогие мои гости, только земля в цене. Важнее всего на свете — земля! Ведь вот скупщики не зря предложили по семи форинтов за меру пшеницы, а? Даже кой-кому по восьми сулили.
— Это все оттого, что нету ее, пшенички-то. Потому и цена подскочила. Завсегда так бывает.
— Не трепись. Я-то знаю, про что говорю. Пшеница останется в цене и при хорошем урожае. Народу ведь видимо-невидимо понародилось, стало быть, и хлеба потребуется больше. Небось не вечно будут трудные да неурожайные годы. Настанет им конец. Вот господин управляющий сказал мне давеча, когда я в барском доме был: «Послушайте, Хедеши, сударь вы мой…»
Что сказал Хедеши управляющий, гости так и не узнали, потому что старшину перебил громкий возглас усатого Мешко:
— Что бы там ни было, сам бог велел нам гульнуть на славу! Верно я говорю, Антал? Куманек ты мой разлюбезный!
— Ну, известное дело, велел. Для чего же мы собрались, ежели не погулять!
— Вино на то и принесено, чтоб его пить. Правду я говорю?
— Правду.
— Ну коли правду, так выпьем. А то все языками чешем, во рту пересохло.
Налили, выпили.
— Не сплясать ли нам, куманек?
— А что, можно и сплясать!
— Было время, ты, Анти, лихо отплясывал!
— Я и нынче не ударю в грязь лицом, коли на то пошло!
Хедеши встал из-за стола, выпрямился, расправил плечи, молодцевато приосанился, как это обычно делают захмелевшие люди, когда они не очень уверены, смогут ли устоять на ногах. Отыскал глазами жену и подмигнул ей. Жена не осмелилась не подчиниться. Обычно злая, с плотно сжатыми губами, теперь она покорно подошла к мужу.
Парни и девки посторонились, уступая им место. Поначалу они медленно и величаво прошлись по кругу. Рослый, бравый Хедеши был великолепен. Особенно когда, молодецки выпрямившись и подперев бока руками, он степенно, как бы боясь уронить достоинство, закружился вокруг жены. Гости перестали танцевать, невольно залюбовавшись этой парой. Мать Маришки, обычно хмурая, суровая, вдруг расцвела в улыбке. Она смотрела на мужа сияющими, полными благодарности глазами, словно мужнин неожиданный подарок мог сделать ее счастливой до конца жизни.
Гремела музыка. Ее звучание, все нарастая, становилось стремительным. И вот танец по кругу сменился лихой пляской с прыжками. Хедеши, богатырского сложения человек, с легкостью взлетал вверх, словно подхваченная ветром пушинка. Плясун то в ладони над головой хлопал, то — по голенищам сапог, и широкие свисавшие из-под доломана рукава рубахи сверкали ослепительной белизной, как яркие вспышки молнии.
Это была прекрасная, огневая пляска, она могла зажечь кого угодно. И в самом деле, едва танцор успел остановиться, пустились в пляс парни и девки. Всеобщее веселье достигло апогея. Можно было подумать, что гости пили не чарками, а кувшинами.
Хедеши остановился, чтобы перевести дух. Он стоял, тяжело дыша и самодовольно ухмыляясь. Взглянув в сторону, где сидела его дочь, он вдруг на какое-то мгновение ощутил в груди щемящую боль: на него смотрела Маришка, в глазах ее были слезы.
