Пылало зноем безоблачное небо, вздымались тучи пыли. Выкрики пастухов и дикий рев скота далеко вокруг оглашали степь. На сердце Пишты свинцовой тяжестью легла неизъяснимая тоска и тревога, как густой ноябрьский туман на степные низины. В руке у парня неподвижно застыл пастуший бич. Конь его замер. Пишта наблюдал за старым Ференцем. В иное время он бы просто залюбовался молодецкой удалью старика, но сейчас он с замиранием сердца следил за каждым его движением. Желая предостеречь старика, он хотел было крикнуть, чтобы тот отказался от своей слишком рискованной затеи, но передумал и безнадежно махнул рукой. Кто-то из пастухов, забористо выругавшись, накинулся на него: какого, дескать, черта пялишься, разинув рот, этак, мол, недолго и все дело погубить. Но, увы, Пиште недоставало сил пришпорить коня или хотя бы стегануть бичом в воздухе.
Пишта пришел в себя, услышав предсмертный вопль старика. Он вместе с другими бросился к гурту. Как же это ты просчитался, старик? Неужто сделал какую-то промашку? Но какую? О ней ты расскажешь теперь на том свете небесному старосте…
Пастухам удалось разогнать скот. Старик лежал на земле. Изо рта его струилась кровь, он еще был жив.
— Разнимите их… ты, Пишта… — сказал он едва слышным шепотом и силился произнести еще что-то, но не смог, хлынула из горла кровь. Старика уложили на двуколку, и кто-то из парней, не мешкая, повез его в село. Ноги Ференца в широких штанинах свисали с короткой двуколки и словно махали пастухам на прощание.
Стадо внезапно притихло, будто затеяло всю эту возню лишь для того, чтобы загубить старика. Еще один стремительный пастуший налет на сбившихся в кучу животных, и они разбежались. Многие были в крови. Кроме коровы с распоротым боком, на месте ожесточенных схваток остались лежать две затоптанные телки. Ну что ж, придется вернуть хозяевам одни только шкуры. Уже не надо было погонять скотину, но пастухи били ее нещадно, с остервенением и, сдерживая рыдания, бранились на чем свет стоит.
Был полдень, когда гуртовщики пригнали стадо в село. Сейчас им предстояло тоже нелегкое дело: развести по улицам, а затем по дворам свыкшихся со стадом животных. Все крестьяне, от мала до велика, толпились возле ворот. Пишта так устроил, чтоб скотина Хедеши попала домой в последнюю очередь. Он помог загнать ее во двор и с превеликим удовольствием загнал бы и в хлев, ему так хотелось хоть бы мельком взглянуть на Маришку, а ее все нет да нет. Но мирской старшина заорал:
— Хватит, Пишта! Сами управимся! Чай, сами себе хозяева…
Тон его вначале показался Пиште вроде более приветливым, чем всегда. Но как только до него дошел смысл последних слов старшины, он вздрогнул, будто от удара плетью: вот, стало быть, в чем дело — они хозяева, а ты здесь никогда хозяином не будешь…
Пишта направлялся к воротам, когда Хедеши крикнул ему вдогонку:
— А бедняга Ференц совсем плох… Как это вы не уберегли его? Ежели ему не полегчает, разочтусь вместо него с тобой. Ты как-никак старшим был среди подпасков. Время приспеет, пошлю за тобой…
Ведя коня под уздцы, Пишта неторопливо шел домой. Вокруг него село гудело, как растревоженный пчелиный улей. Пиште казалось, будто шумит у него в голове и не село, а вся вселенная. Столько событий за нынешний день, и так непривычно чувствовать себя дома не на короткой побывке, а надолго. Бедный старик Ференц… Надо бы его навестить, как он там? Из задумчивости вывела его проходившая мимо босоногая девушка. Она озорно рассмеялась и игриво посмотрела на парня.
— А, Розка! Погоди! — окликнул Пишта девушку.
— Ну, чего тебе? — обернулась она так порывисто, что широкая холщовая юбка облепила ее стройные ноги, а две длинные косы взлетели словно крылья.
— Скажи Маришке, вечером буду ее ждать… А где, она знает…
— А что мне в награду? — улыбнулась Розка.
— Тебе… можешь получить поцелуй. — Пишта засмеялся.
— Нет, поцелуи свои оставь Маришке.
— Так передашь или нет?
— Там видно будет, спрошу совета у своего мизинчика. — И, круто повернувшись, уже на Ходу бросила через плечо: — С Маришкой передам тебе, что сказал мне мой мизинчик…
