По горам, по долинам несите,
На всей земле водрузите
Революции алый стяг…
Я заглянул в измученное лицо Андраша, в его усталые печальные глаза, которыми он почти с неприязнью разглядывал Мартина. Забытый аромат свежей травы пахнул мне в лицо на этот раз так ощутимо, что мне стало нестерпимо больно от этого. Так больно, что я не удержался и зарыдал, зарыдал громко, безудержно.
Солдат, чистивший винтовку, поднял голову и в ужасе посмотрел на меня. Потом с характерным щелканьем вставил на место затвор.
Геза все еще жил на Вышеградской улице.
Шари, когда ушла от него, — а может, когда Геза прогнал ее? — оставила ему квартиру. «Мне выдали отступные. Настоящий барин, конечно, отказался бы принять их. Он, скорее, предпочел бы остаться под открытым небом. Но ведь я мужик. К тому же выходец из крепостных крестьян», — нередко, даже, я бы сказал, слишком часто, говорил он, горько иронизируя над самим собой.
Я догнал его на углу улиц Вышеградской и Сигетской. Он шел в пальто, наброшенном на плечи, с непокрытой головой, ссутулившись, издали похожий на убегающего пингвина.
Когда я наконец поравнялся с ним, он не проронил ни единого звука.
Так и шли мы молча под моросящим дождем. На улице было слякотно, сыро, и в сумраке, опускавшемся вместе с нависшими тучами, стерлись границы времени. Может быть, еще только полдень? Или сколько-то пополудни. А может, день уже на исходе? В городе необычно тихо. По крайней мере в этой его части. Улица почти безлюдна. Но вот показался самосвал-мусоровоз. На радиаторе машины неуверенно трепыхался облезлый мокрый венгерский национальный флажок. Машина останавливалась перед каждым домом, и из шоферской кабины высовывался верзила в полосатой майке и, задрав голову в котелке неопределенного цвета, зычно оповещал:
— Мусор и сегодня вывозить не будем! Бастуем! — Котелок, как солдатская каска, держался у него не то на подбородном ремне, не то на тесемке.
Самосвал, прогромыхав дальше, свернул в переулок. Снова воцарилась тишина. Под ее зыбким покровом ощущались трепетные отголоски приглушенных страстей. Из окон свисали трехцветные национальные флаги, тоже облезлые и мокрые. От мусорных ведер, выставленных в подворотни, исходил гнилостный, кислый запах. Там, где отбросы доверху заполнили мусорное ведро, их сваливали прямо на улицу. Кучи росли, кое-где скопились уже груды мусора. Буйно разрастаясь с каждым днем, они, как гнойники на теле больного, покрывали тротуары и мостовые.
Вдруг откуда ни возьмись, словно из мусорной кучи, перед нами вырос Миклош Биркаш. Промокший, со свисавшими на лоб прядями волос, он весь дрожал от холода. Как видно, с той самой поры, как мы расстались с ним, он бесцельно бродил по улицам.
— Ты теперь в люди вышел. — Он смотрел на Гезу скорбно и с мольбой во взгляде. — Нажми на типографию, чтобы книгу мою побыстрее выпустили. Наполовину набрали, а теперь бастуют. Что же я возьму с собой в Палестину?
Геза стоял, уставившись на мусорную кучу. Вновь показался самосвал, раскачиваясь, как пьяный, он прогромыхал мимо нас. Водитель в высокой каске все выкрикивал:
— Бастуем! Мусор пусть полежит!
— Сколько отбросов! — проговорил Геза, затем перевел взгляд на Миклоша Биркаша. — Ты что, разве не знал об этом? — В голосе его звучали нотки участия. Он провел рукой по щеке, видно, снова ощутил щемящую боль недавней пощечины. — Чего это ты надумал ехать в Палестину? Что ты будешь там делать?
— Думаешь, я и там буду лишним? Впрочем, ты прав! — Толстые губы Биркаша дрогнули, а рыбьи глаза наполнились слезами. — В таком случае не звони в типографию! — И побрел прочь.
Геза посмотрел ему вслед. Возможно, он что-то еще хотел сказать, но передумал и зашагал дальше. Я шел рядом с ним. Вернее, чуть отставая, на полшага. Как бездомная собака, которая увяжется за прохожим и недоверчиво, но все же неотступно идет следом. Я ощутил страшную внутреннюю пустоту, словно у меня вырвали душу и я оплакиваю ее. Мне все время чудилось испуганное лицо солдата, чистившего винтовку. Обескураженный, я подумал, что этот солдат, которого я видел впервые в жизни, быть может, глубже понял причину моих слез, чем Андраш или Шандор Мартин.
