В то свинцово-серое раннее утро со стороны Пешта даже через закрытые окна явственно слышались глухие разрывы и треск автоматных очередей. Они словно поставили точку после неоконченной фразы Марты. Я должен идти.
Уходя, я заглянул на кухню.
«Когда приготовить обед? — спросила тетушка Рози. — Когда изволите прийти домой?»
Я что-то буркнул в ответ и остановился, выжидая: если Марта попросит не уходить, закончит прерванную фразу, пожалуй, останусь. Но она ничего не сказала. Хотя, как мне казалось, знала: стоит мне сейчас уйти, вернусь я домой не скоро…
— Бела! Алло, Бела! — возвратил меня из мира воспоминаний чей-то оклик.
Женский знакомый голос, это обращались явно ко мне.
Я поднял глаза. На углу улицы Гонвед в толпу вклинился большой черный легковой автомобиль. Машина? В такое-то время? На улице? Причем шикарный лимузин? Люди в мгновение ока окружили машину. Я подумал: «Ну все, сейчас перевернут».
Однако мои опасения не подтвердились.
— На нем австрийский флаг! Не видите, что ли? — крикнул седоватый господин в плаще. На ногах у него были грубые, как у солдат, ботинки и гольфы. За спиной рюкзак. Казалось, он собрался в турпоход на Будайские горы. — И номер австрийский! — И он тут же, словно дружинник-доброволец, взял на себя роль регулировщика. — Дайте дорогу! Дорогу! — размахивал он руками.
Толпа поредела, люди попятились, расступились.
Голос, вернувший меня к действительности, раздался из машины.
В набитом до отказа людьми лимузине сидела Шари, Шари Вёльдеши, и кричала мне.
С тех пор как она вышла из тюрьмы, я видел ее всего лишь один раз, да и то мельком, издали. Это было летом, на одном из диспутов в кружке имени Петёфи[67]. Уже тогда мне бросилось в глаза, что она все так же хороша. Даже, пожалуй, стала еще привлекательнее. Шари чуть пополнела, но это лишь подчеркивало ее прелесть. В ее грации что-то напоминало мягкую поступь тигрицы. Она сидела в одном из первых рядов, и мне почудилось, будто у нее над головой витает венец мученицы, но в современном, модном стиле. Мы с Гезой стояли в конце зала, плотно стиснутые набившимися сюда людьми. Я украдкой поглядывал на Гезу: заметил ли он Шари? Но на лице его ничего нельзя было прочесть. «Сказать ему, что Шари здесь, предупредить?» — мелькнуло у меня в голове. Но я промолчал…
— Бела! Алло, Бела! — махала она мне рукой из машины. Она была так мила, непринужденна и естественна, словно мы встречались и беседовали не пять или шесть лет назад, а только вчера. Собственно, можно ли назвать беседой то, что мы успели сказать друг другу?
— Как Геза? Он тоже здесь? — продолжала она, махая рукой из лимузина с таким воодушевлением, точно упивалась весельем на каком-то карнавале.
— Не знаю… Не думаю…
— Если увидите, передайте ему…
Остальное я не расслышал. Добровольному регулировщику удалось расчистить дорогу, машина резко рванулась с места и помчалась в сторону площади Свободы. Из окна лимузина высунулась белая рука Шари, махая мне. Несколько человек помахали ей в ответ… и за меня. Люди вокруг с явным интересом и с некоторым почтением посматривали на меня. «Ничего себе протекция», — горестно усмехнулся я. Меня взяло зло. Зачем нужно было отвечать ей? У меня было такое ощущение, будто я совершил предательство по отношению к Гезе.
Седеющий господин — добровольный регулировщик — шагнул ко мне.
— Австрийская машина… — сказал он и, дернув плечом, поправил рюкзак. Эти слова он произнес доверительным тоном, сообщнически. — Теперь не мешало бы прибавить шагу, — добавил он.
— И так успеем, — машинально ответил я, хотя и не знал, куда мы должны спешить. Да и зачем спешить? И вообще, знают ли все эти люди, куда мы идем? На площадь Лайоша Кошута[68]? До нее еще далеко. Толпа медленно двигалась вперед. Снова стало слышно лишь шарканье множества ног.
Шари Вёльдеши… Как очутилась она в той машине? Интересно, какую она носит фамилию сейчас? Развелись они официально или нет? Ведь еще до ее ареста, насколько мне было известно, они подали на развод, но потом Геза приостановил дело. «Что бы там ни было, но сейчас я не могу поступить с ней так», — говорил он тогда.
