Вскоре несколько человек, идущих впереди, начали кричать: «Долой Гере! Долой Гере! Мы не фашисты!»
Отовсюду, словно петарды во время салюта, взлетали пачки листовок, рассыпались и, медленно кружась над толпой, опускались вниз. Протянутые руки ловили их. Тут и там люди собирались кучками. Среди потока образовывались большие и маленькие островки или мели. Но все это тоже происходило молча. Выкрики к тому времени смолкли, и снова слышалось лишь мучительно монотонное шарканье ног.
Я тоже протянул руку за листовкой.
Словно огромные мотыльки, на ладонь опустилось несколько цветных листков. Я заглянул в один из них, но прочел только слова, набранные жирным шрифтом:
«Не поддавайтесь уговорам! Не выпускайте из рук оружие! Борьба еще только начинается! Имре Надь тоже предатель! Требуем создать правительство национального единства без коммунистов! Русских — вон из нашей страны! Кардинал Миндсенти должен стать главой государства!»
Шагавший рядом со мной остроносый мужчина в очках, что-то с жаром объясняя своему соседу, скомкал листовку, злобно швырнул ее наземь и плюнул. Кто-то угрожающе крикнул:
— Эй вы, не сорите здесь! Или не по нутру пришлось?
Мужчина в очках испуганно прикусил язык и стал озираться по сторонам, ища поддержки.
«А тебе-то чего здесь надо? — спрашивал меня внутренний голос — Что ты здесь ищешь?..» Но я шел и шел вместе с толпой.
Шарк… шарк… шарк… Шарканье моих ботинок тоже вливалось в общий призрачный гул, витавший над городом.
Я должен видеть… мне нужно все видеть своими глазами… Ведь это история. Ее еще придется воплотить в кино… И Марте, когда она спросила однажды, почему мне не сидится дома, почему я с утра до вечера брожу по городу, я смог ответить только это. Я понимал, что такое объяснение нелепо… Это, скорее, попытка скрыть что-то, а не объяснить. Но Марта должна была сама понять. И все же она с насмешкой и вместе с тем с горечью заметила: «Для тебя это просто материал, сырье для фильма! Ты, я вижу, во всем ищешь тему. Ну что ж, ступай!» Она даже не пыталась отговаривать меня… «Как там она теперь? Что с детьми?» Вот уже два дня я даже не заглядывал домой, все слоняюсь по городу.
Есть такая поговорка: близких людей беда еще больше сближает. А вот мы с Мартой, наоборот, именно сейчас стали еще больше отдаляться друг от друга… Собственно, почему «именно сейчас»? Подобно больному, который вспоминает о первых признаках недуга лишь тогда, когда он свалит его с ног, я только сейчас подумал об этом. Размолвка началась у нас значительно раньше. Только никто из нас не заметил ее. А может, не хотел замечать? Ведь мы почти не виделись. Она была занята своими делами в Главном полиграфическом управлении, где занимала пост начальника одного из ведущих отделов. У меня была своя работа на киностудии. Мы разговаривали с ней только о самом необходимом, о детях: то нужно… это надо купить. Стоило выйти за пределы этой темы, особенно коснуться вопросов политики, — тут же следовала ссора. Собственно, мы даже не удосуживались разобраться, в чем наши мнения расходятся: мы раздражались раньше, чем успевали привести какой-нибудь разумный довод в споре. Но быстро бегущие дни сглаживали эти мелкие раздоры.
Вот почему для меня была столь неожиданной ее едкая ирония: «Для тебя это просто материал, сырье для фильма! — Ее слова обожгли меня, как удар бича. — Хорошо вам, деятелям искусств! Вокруг рушится мир, а они…» Жена не закончила фразу и вышла на кухню, к тетушке Рози. Будто самым важным в тот момент было обсудить со старушкой, что приготовить на завтрак и на обед. Когда она шла, вся ее стройная, ладная фигура, энергичные движения излучали протест.
Я застыл в оцепенении.
Идти за ней и спросить, что она этим хотела сказать? Я достаточно изучил ее: главное у нее всегда в том, чего она не договаривает. С другой стороны, я был уверен, что спрашивать бесполезно. У Марты все в жизни словно заранее взвешено. Если она скажет что-либо, то сознательно, если умолчит — тоже сознательно. А может, следует объяснить ей мои хождения по городу тем, что моя душа одержима амоком. Поисками. Погоней за тем, что, как мне казалось, потеряно… утрачено безвозвратно. Словом, жалкая попытка что-то найти, какое-то мучительное самобичевание… А раз Марте этого не понять, если она не в состоянии почувствовать, то… Нет, она понимает, все прекрасно знает. В том-то и беда.
