Вокруг луны обозначился тусклый венец. Это уже верный признак — хорошей погоды не жди.
— Эй ты, уснул, что ли?! — крикнул хозяин на малого, погонявшего лошадей. — Живей пошевеливайся!
Староста проводил криворукого Балога лишь до середины гумна. Хватит, мол, с него, слишком много чести будет. Он вернулся к току и долго смотрел, как поблескивали в лунном свете серебристые стебли соломы под копытами лошадей.
Весть о намерении графа вытащить колокол в ту же ночь облетела все село. Встав ни свет ни заря, крестьяне гурьбой двинулись на Харангошскую пустошь. Мужики, успевшие уже побывать там, уверяли, что никто ничего не раскапывает, да и не видать, чтоб собирались. Но тем не менее паломничество к высохшему болоту не прекращалось до самого вечера. Каждый, у кого в этот воскресный день имелся хоть один свободный час, считал необходимым отправиться в степь, дабы воочию убедиться, что и в самом деле колодец не раскапывают.
Минуло воскресенье, и все снова с головой окунулись в работу. Но возбуждение, вызванное слухами о легендарном колоколе, нисколько не улеглось, несмотря на усталость и повседневные житейские заботы. Всех по-прежнему не оставляла мысль о колоколе, который можно извлечь, поскольку воды в омуте не стало, а заклинания уже утратили свою силу. Находились люди, вспоминавшие, как их отцы или деды говаривали, что дела, дескать, примут именно такой оборот, — и вот, глядите, их предсказания сбываются…
Пастухи из графского поместья, которые пасли в эту пору барские стада на Харангошской пустоши, видели, как по ночам возле высохшего болота блуждает таинственный синеватый огонек. Они уверяли, что это водяной ходит и сторожит клад. Теперь воды-де не стало, жить ему негде, вот он и блуждает у колодца, уж очень привык к этим местам, ему с ними расстаться трудно…
Предание о несметных сокровищах, над которыми уже утратило власть магическое заклинание, переходило из уст в уста. И подумать только, что клин у Татарского вала вместе с Харангошской пустошью и со всеми этими сокровищами продается! Кто же его купит?
По улочке быстро шла Розка. Она направлялась к своей будущей свекрови и бережно несла блюдо, прикрыв его передником. Сегодня к обеду она испекла слоеный пирог с начинкой и вот решила ее угостить. Правда, день нынче вовсе не праздничный, и завтра праздника не ожидается, и до свадьбы вроде бы далеко… Недаром мать ее журила: зачем, мол, непутевая, ни с того ни с сего затеяла пироги печь. Только муку зря переведешь, смалец да прочее добро. А когда Розка достала расписное, все в цветах, блюдо, предназначенное для самых торжественных случаев, мать накинулась на нее пуще прежнего:
— Думаешь, они тебя за пироги любить станут больше? Думаешь, они только и мечтают заполучить молодку, умеющую стряпать? Коли уж испекла пирог, то нечего носиться с ним, как дурень с писаной торбой…
Мать бранилась, желая уберечь Розку от срама. Но она могла корить дочь сколько угодно: Розка испекла пирог не для того, чтобы его съели домашние. Она даже сама не попробовала; едва вынула из печи и тут же побежала к Балогам. А блюдо все-таки сунула под передник. Идя по улице, она озиралась по сторонам: не заметил бы кто, какая у нее ноша. У самой усадьбы Бенкё она перешла на другую сторону улицы, даже не взглянув туда, а лишь крепче прижала к себе блюдо с пирогом и закусила губу. Нет-нет, она перешла на противоположную сторону вовсе не потому, что боялась, как бы кто не увидел ее с крыльца или со двора усадьбы старосты. Просто не желала глядеть на этот дом.
Пиштина мать встретила ее приветливой улыбкой и все-таки спросила:
— Что это у вас за праздник нынче? — но виду не подала, что не одобряет Розкину затею с пирогом. А ведь деревенские старухи, вроде бы сердечные и сердобольные, за спиной готовы все косточки перемыть и охаять самые добрые и чистосердечные намерения.
Взяв из рук хозяйки пустое блюдо, Розка осталась стоять у порога. Весь ее вид говорил, как ей не хочется уходить! И хотя знала она, что девушке не пристало проявлять излишнее любопытство, все же спросила:
— А Пишта где? Домой еще не вернулся?
