Несколько дней назад старшой их артели Андраш Гал получил уведомление, что землекопам пора трогаться в путь, ибо, едва оттает грунт, начнутся земляные работы.
— Снимемся с места в среду на рассвете! — так порешили всей артелью. Ведь как-никак уйдет несколько дней, покуда с тачками да тяжелой поклажей они доберутся до Кёрёша[34], куда они подрядились на строительство защитных дамб. А путь неблизкий.
И вот накануне ухода землекопов в крестьянских дворах поднялся невообразимый стук молотков, визг напильников; женщины хлопотливо сновали из дома в дом, чтобы в последнюю минуту занять у соседки то, чего недоставало в котомке мужей.
Жена Шебёка еще с вечера при свете коптилки собрала пожитки мужа. Время от времени она косилась в сторону лежанки, где в уголочке сидели и мирно разговаривали Пишта с Розкой. Сам хозяин возился с тачкой. Оторвавшись на минуту от дела, он выпрямился так, что хрустнули косточки, и сказал:
— С чего это ты вдруг передумал?
— Да я давно уж…
— А только нынче высказал?
— Все в уме прикидывал, идти или не идти? И вот решил не уходить, остаюсь дома.
— А Гала ты предупредил?
— И не подумал. Что я, рекрут?
— Коли ты записался, стало быть, артельский старшой на тебя рассчитывает.
— Пусть возьмет да и зачеркнет.
— Ну гляди, тебе виднее. Ты сам себе хозяин.
Шебёк вроде бы на словах согласился с Пиштой, однако всем видом своим выражал недовольство.
Наступило неловкое молчание. Розкина мать была явно огорчена, она расхаживала по комнате и что-то обдумывала. Хранила молчание и Розка, она вообще за весь вечер не проронила ни слова.
— Что ни говори, деньги на земле не валяются! Как-никак три, а то и четыре форинта в день. Самое малое два мешка пшеницы в неделю выходит. Иной за целый месяц столько не заработает дома-то… — сказала Розкина мать.
— Надоело по чужим краям скитаться. Пора приниматься за дело, чтобы крепко на ноги стать. А коли опять пойду скитаться, дома проку не будет.
Никто не откликнулся на его слова, и Пишта принялся убеждать с еще большим жаром:
— Хватит бродяжничать. Что мы, цыгане? Пора за ум взяться да хозяйством обзавестись.
— Так разве другие собираются всю жизнь гнуть спину на отхожем промысле? Только деньжат поднакопят — и домой.
— А сами-то вы много их накопили?
Поняв, что переборщил, Пишта торопливо добавил:
— Хочу семьей обзавестись и жить неразлучно с детьми и женкой. Чего впустую мыкаться по белу свету? Жить отдельно от семьи — последнее дело.
Молчание, которым были встречены все его доводы, начинало раздражать Пишту. Его так и подмывало накричать на всех, затеять ссору. Но затевать ссору ему все-таки не хотелось, он встал, давая понять, что собирается домой. Его не стали удерживать. Розка, накинув на плечи платок, пошла проводить его до ворот. У калитки они на прощание молча пожали друг другу руки, но ни один из них не хотел уходить первым.
— Ну чего они пристали… — пробормотал Пишта, как бы оправдываясь.
— Так ведь уговор был, что ты пойдешь, а осенью…
Она не договорила, что должно произойти осенью, видимо, посчитав это сейчас неуместным.
— Небось не худо будет, коли я останусь? И тебе и мне не худо…
Хоть было темно, но Пишта мог разглядеть выражение ее лица. В голосе Розки слышалась покорность: «Как сам хочешь. Будет тебе хорошо, и мне хорошо будет…»
Что это? Неужто бесстыдница оттого и смиренна, что совершила непростительный грех? Потому и глядит на него так скорбно и обращается к нему с такой несвойственной ей печалью в голосе? Что это с ней? Ну хоть бы возразила ему! Куда там, такое важное дело, а она покорно и смиренно говорит: «Как сам хочешь…»
— Уж ты брось: коли мне хорошо, то и тебе хорошо. Что-то я такого за тобой не замечал.
Пишта сказал это нарочито, пусть, мол, поплачет! Но Розка только промолвила тихо, почти шепотом. Голос у нее был печальный, полный душевной боли:
— Ведь все равно не сделаешь, как я хочу…
Ну это уж слишком!
— Покойной ночи! — процедил Пишта сквозь зубы. Круто повернувшись, он быстро зашагал домой. И с каждым шагом в нем нарастал гнев и возмущение, через какое-то время все в нем уже клокотало, словно ему бросили в лицо самые обидные, самые оскорбительные слова. Он даже не оглянулся назад, стоит ли у калитки Розка. Может, окликнет его, остановит? Нет, она, наверное, плачет, припав к дверному косяку…
