— Ох и пять. Это скольки литровый жбанчик?
— Какой? В каком таскал-то?
— Ну.
— Пяти.
— Пяти?! А вроде махонький… Ну дак и вот… пяти… каких же тогда пять! Ты ж раза два ходил, а то и три… Пусть два. По пять — уже же десять…
— Десять если, маленькие, значит. Да и дели на трех… К тому же слабенькая… газировка.
— Про слабенькую, Гриша, мне не надо.
— Это от водки повело чуть, а моя-то так, чтобы водка не убежала… Костя, ворота — на себя их.
— В-вижу… Сеня, а, Сень.
— Ай, милай, чё?
— Я… на телегу вон.
— Давай, давай. Я подойду… Какая штука! Голова ясная, а ноги не идут. Ноги-то, а! Как не свои. Смотри-ка, Гриша… Ноги-то… Я их сюда, они — туда… Как червяки. Смотри-ка, Гриша!
— Угу-угу… Тут подворотня.
— Знаю, знаю, я же вижу… Вот так, вот так через нее мы… как будто так — на эроплане… Гриша, знашь, чё… Ты, будь-ка добрым… я счас сяду на телегу… а ты, отвяжешь вожжи, дак подай-ка мне их… Смотри-ка ты, как червяки…
— Садись, садись. Ночевали бы уж лучше, а то и мне тут одному-то…
— Нет, нет, и рады бы… Мы потихонечку-полегонечку, гнать нам некуда, часика через два-три там будем. Нельзя без кума мне никак… Ты же знашь моёва лейтенанта… Сразу на сухой паек переведет и на гауптвахту посадит, что ты! Ну, Гриша, знашь чё, ну, спаси-и-ибо.
— Да брось уж ты. Было б за чё. Это вам вот спасибо, что зашли, а то сижу тут, как… не знаю.
— Ну, скажешь тоже… Это тебе огромное спасибо… Паш-шел, Гнедко… Это тебе спасибо, Гришла, что нас принял!
— Да ладно, чё там… Костю на бок поверни, то так лежит — еще и захлебнется.
— Не захлебнется — он привычен.
— Ну, счастливо!
— Ага! Тебе того же!
— То б оставались!
— Да нет уж, нет, и так вон посидели!
Темнело по-осеннему быстро — на глазах. К тому же небо тучами затягивало сплошь и густо. Стояла тишина: дневное, шумное, угомонилось, ночное беззвучно готовилось к охоте. Было прохладно. Лист облетел: лес онемел. Чуть подстывшая грязь вязко чавкала. Вовсю трендел колоколец лишь.
«Балаболка», — подумал про него Семен, а вслух сказал:
— Говорил, нет ли… Открываю позавчера районку, а там — фотография — кого б, ты думал?.. А бригадира нашего… По пояс. Стоит, значит, в кукурузе. Кукуруза выше, чем он. Ты здесь когда-нибудь такую видывал? Ну дак и чё… Он на коленях, паразит, снимался. А мне об этом агроном… пил как-то с ним я тут на днях… дак я решил, что подвират… Костя, ты чё? Ты плачешь, чё ли? — Семен склонился над другом. — Костя, Ко-о-остя, да ты чё?
Костя схватил Семена за руку.
— Сеня!
— Ты чё?
— Сеня… вспомню… сердце — в щепы, а волосы — дыбом.
— Кого вспомнишь?
— Скопцов.
— Каво?
— Емнухов.
— Каво, каво-о?
— Скопцов… ик-ка!.. и емнухов.
— А кто таки-то?
— Сеня.
— Ну?
— Сеня.
— Дак кто?
— Кастрированные мужики.
— Да?
— Можешь представить?
— Ну.
— Нет, ты представь.
— Ну, ну?
— Да ты представь!
— А на хрен это нужно?!
— Ай, Сеня, Сеня, — простонал Костя и выпустил из своей руки друга. — Сеня, Сеня.
— Да черт бы их… гори они огнем!.. мужики эти. Чё же теперь, реветь из-за них? Живут же и без этого. Нашел, по ком плакать. Своего горя, что ли, мало? Как выпил, так и давай оплакивать всех без разбору. Прошлый раз все целый месяц по каким-то… хрен и вспомнишь… панихиду справлял. Людям делать нечего, а он — телевизора насмотрится — и плачет. Я думал, что он — Марью обманул — дак это… Вот кого, парень, да ребятишек бы своих не забывал… О чем тебе я тока?.. A-а, в полено-маму… Ты за позавчерашнее число читал газету?
— Н-нет-т!
— А с кукурузой-то… Про бригадира-то слыхал?
Ни звука от Кости.
— Ты спишь уже?
— Н-нет-т!
— А чё молчишь? Надулся, чё ли? Ты чё?
— Н-нич-чё!
— Сказал не так чё разве, а?
— Иди-ка знашь куда…
И замолчали. Едут. Долго молча едут. Только колоколец невидимый в темноте дзинькает, да прядет ушами изредка слившийся с ночью Гнедко.
— Дошлый же у нас бригадир… шельма, — заговорил опять Семен. — Хе-хе. Ну и додумался же… Мало кому такое бы и в голову пришло. Возьми меня, дак ни за что бы… точно, никак бы не допетрил. — Огонек цигарки то вспыхивает, озаряя нос Семена, то гаснет, уступая его мраку. — А кум наверняка уж и ворота запер, — продолжает рассуждать Семен. — Спит уж, поди. У них счас ток работает — в деревне свету нет — не тянет станция. Без свету-то и вовсе уж — как без глаз. Как раньше жили. А вроде вспомнишь, и ничё. Девок-то и в потемках можно было шшупать — оно еще и интересней. Эй, Костя, правда, как ты, а?
