— Заладила, развод, развод… Только и знает, что развод…
Сердито проворчал он эти слова, вызывая в воображении образ Миреле, лежащей теперь в постели в своей комнате. Захотелось уйти отсюда, крепко хлопнуть дверью. Но вдруг поднял голос отец, поддержавший мать:
— Как же быть, если не решиться на развод? Ведь другого выхода нет…
Мириам Любашиц поднялась с места, соглашаясь с отцом:
— Так жить нельзя.
Мать тоже приподнялась:
— С тех пор, как свет стоит, ничего подобного не было слыхано.
Больше ничего не сказали — и все вышли из комнаты, оставив его одного — все, что нужно было, уже высказано.
Мать подошла в столовой к студенту Любашицу и шепнула ему.
— Иди-ка ты к нему в кабинет… Потолкуй там с ним… Тебя он уважает…
Молодой Любашиц поплелся в кабинет, поскреб там синюю бумагу, прикрывавшую письменный стол и, собравшись с духом, заговорил:
— Ну что ж, если Миреле тебя не любит… Она и замуж-то, видно, вышла, не любя… Вот видишь; не хочет с тобой жить… Ведь насильно мил не будешь…
Шмулик стал к нему спиной и вслушивался в звук этих слов: «Если Миреле тебя не любит…»
Он не мог сообразить, говорит ли это Миреле сама, или Любашиц, полагающий, что знает чувства Миреле. Но вообще… если все его родные убеждены в этом, да и Саул тоже уверяет, что Миреле он постыл, значит, это так и есть… Саул не станет болтать без толку. А если он ей в самом деле в тягость, так нельзя, разумеется, силой заставить ее жить с ним.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он вышел вдруг из кабинета, оставив там Саула одного, и, сгорбившись, вошел в соседнюю темную детскую. Окно было занавешено темной материей. Дети спали уже в своих кроватках, расставленных вдоль стен, и легонько похрапывали. Прислонясь спиной к занавешенному окну, он задумался: «Значит, придется развестись с ней, с Миреле… А потом будет она жить у отца своего в маленьком городке… А он, Шмулик… Он останется здесь… останется один. И не женится уже никогда… Да и где уж там думать о женитьбе… Загублена жизнь ни за что ни про что… навсегда загублена…»
Волной нахлынула жалость к самому себе, и сжалось от нее сердце… Все в столовой вдруг смолкли, услышав отдаленные рыдания.
— Кто это? — испуганно спросила мать и, вся замирая, стала прислушиваться к звукам, доносившимся из детской.
Было тихо, и, казалось, слышно было, как билось сердце. Вдруг кто-то громко произнес:
— Ничего, пусть выплачется.
Все обернулись и с удивлением увидели, что произнесла эти слова сестра Шмулика, Рика. Она знала от знакомого студента об отношениях Миреле и Натана Геллера, но все время молчала, считая неудобным рассказывать об этом дома… А теперь… теперь уже нечего скрывать: однажды вечером, проходя со знакомым студентом по улице, где живет Натан Геллер, она видела, как Миреле шла одна по улице, со стороны предместья, а потом свернула и пошла прямо в подъезд, где находится квартира Геллера.
Шмулик сидел запершись в своей комнате и ни за что не хотел выйти оттуда. Мириам Любашиц вертелась в столовой. В последнее время она даже ночевала здесь со своим ребенком; у нее был сосредоточенный вид опытной акушерки, пациентка которой, находящаяся в соседней комнате, уже почувствовала приступы родовых болей. Она сразу высказала свой взгляд на положение вещей:
— Если Шмулик действительно соглашается на развод, незачем пускать его туда, к Миреле.
И слова ее подействовали. Родители Шмулика нашли ее совет разумным и решили не пускать сына домой.
В большом доме царил теперь беспорядок; все выглядело необычно, словно в доме был тяжело больной. В гостиной, где валялись в беспорядке разные предметы обихода, было накурено и грязно; по целым ночам шли совещания; ели не вовремя. В столовой стол оставался накрытым с двух часов дня до самого вечера, и детишки ходили голодные, как будто был пост. Однажды было уже совершенно темно, когда детей наспех усадили за большой стол и подали им обед; а взрослые все еще сидели в гостиной и беседовали с тем обходительным господином, другом дома, которого когда-то послали к Гедалье Гурвицу, прося передать: «Зайденовские не требуют от вас ни наличных денег, ни обещаний».
