Накануне вечером семья вызвала этого приятеля телеграммой; теперь все сидели вокруг него и посвящали его в подробности создавшегося положения:
— Если Миреле не согласится на развод, надо ей определенно заявить: она будет обеспечена; Зайденовские готовы дать ей шесть тысяч за развод.
Шмулик был в совершенном смятении и не принимал участия в совещаниях.
Вся прошлая жизнь казалась ему каким-то туманным видением, и он расхаживал взад и вперед по гостиной, не слушая речей окружающих и думая о том, как будет протекать жизнь его без Миреле; он представлял себе, как по субботам будет он ходить в синагогу, где прихожане собираются выбрать его старостой, и как люди, молящиеся у восточной стены[18], будут указывать на него пальцами: «Вот этот молодой человек развелся, бедняга, с женой: не хотела с ним жить первая жена».
Когда совещание закончилось и Шмулик вышел из комнаты, Мириам подошла вплотную к приветливому еврею, другу дома, и стукнула его пальцем по лбу.
— Ну и голова же у вас, дяденька, — сказала она, намекая на его содействие браку Шмулика с Миреле, — ведь эту кашу, в сущности, вы-то заварили!
Приветливый человек был весьма сконфужен. Он как-то весь сгорбился и озабоченно развел руками:
— Ну как же? Разве мог я предвидеть? Была как будто очень славная девушка… премилая была девушка…
И после того как все разошлись, оставив его одного в гостиной, он стал расхаживать взад и вперед, упорно о чем-то раздумывая и порой бормоча про себя:
— Ну как же? Разве можно было предвидеть?
Около двенадцати часов дня обходительный человек, друг дома, постучался к Миреле.
Чувствовал он себя прескверно. Босоногая служанка, встретив его в столовой, проводила его до самых дверей спальни, все время уговаривая:
— Ох, дяденька, лучше не стучите — плохо вам придется…
Войдя в комнату, он отвесил превежливо поклон, сделал еще два шага вперед и снова раскланялся. Одет он был в черный сюртук и не знал, куда девать руки; добродушное лицо его застенчиво улыбалось.
— Вот я и явился, — сказал он, как бы подсмеиваясь над самим собой, — потолковать с вами пришел.
Миреле в домашнем капоте и туфлях лежала в кровати. Она была сердита на гостя, которому пришлось открыть дверь, и глядела в сторону. За последние две недели, проведенные взаперти, она сильно осунулась; как бы назло и самой себе, и другим она совершенно перестала говорить.
Досадно было, что к ней пристают и подсылают посредников для переговоров. Слегка приподнявшись на кровати, она сказала:
— Будьте любезны сообщить моей свекрови: если со мною что-нибудь случится, я сама немедленно дам ей знать.
Она была уверена, что посетитель тотчас же удалится; но он лишь смущенно заулыбался.
— Понимаете ли, дело вот в чем…
Пот выступил у него на лбу; он вынул платок, уселся неподалеку от нее и отер лоб.
— Да. Так вот, мне все это очень прискорбно, да… Но понимаете ли, они считают меня близким другом и говорят, что я немного виноват… так мне уж приходится… Да… да… вот; у нас, евреев, такое правило: если муж и жена, упаси Боже, не ладят между собой, а детей у них тоже нет… Вот хотя бы моя дочка — всего год назад развелась она с мужем…
Миреле приподнялась на кровати. Сердце ее учащенно билось.
— Что?.. Развод? — вдруг перебила она его. — Хорошо, хорошо… Передайте им, пожалуйста, что я согласна.
Посетитель был смущен. Он поднялся с места, не веря своим ушам.
— Ну, так я им это сейчас и передам, — пробормотал он задумчиво и направился к выходу, но у двери остановился, задумался и опять обернулся к ней:
— Они хотят вас обеспечить, свекровь и Шмулик… Они просили вам передать…
Но она не дала ему договорить:
— Ладно, ладно…
Когда он вышел, она улеглась на прежнее место. В сущности, думалось ей, ничего нового не произошло; она принялась за прерванное чтение.
Книга, которую она читала, была толстая, в переплете; рассказывалось в книге о женщине в средние века и в новое время; читать ее с начала до конца Миреле не хотелось — чтение быстро ее утомляло: она перескакивала, по обыкновению, с одного места на другое, прочитывая то там, то здесь по полстраницы, в то время как в голове бродили мысли о том, что происходит теперь в доме у свекрови. Перед ней мелькали средневековые замки и поэтессы, сочинявшие любовные песни, и в эту атмосферу вдруг вторгались образы Мириам Любашиц с ребенком на руках, свекрови, убитого горем Шмулика и заезжего гостя, который был сейчас у нее и ушел со словами:
