Отец Кати выглядел много старше своих лет, как почти все, кого коснулась война. Хотя держался прямо, подтянуто. Выдавали возраст даже не лысина, не седина, а усталые глаза в набрякших мешках, тускневшие, как только он переставал следить за собой.
— Неприятности бывают на работе, нервничаю, домой прихожу — усталый, а она грубит, нахальничает — вот и срываюсь…
— А вы бы ей рассказали…
— Ребенку? Не хватало еще с собственным ребенком делиться…
Он засмеялся.
— Вы, кажется, принимаете Катьку за сознательного человека. А она еще совсем несмышленыш.
Отец Кати мыслил как и многие родители, с которыми я сталкивалась. Они не понимали, что, искусственно сохраняя инфаньтильность детей, они обезоруживали их перед дальнейшей жизнью, приучали вечно оглядываться на старших, полагаться на их авторитет, не вырабатывали в них чувства ответственности за себя. Катя все-таки бунтовала, жадно искала «смысл жизни», вглядывалась в людей, в родителей. А ее многие одноклассники воспринимали окружающий мир пассивно, втайне довольные, что до конца школы, по крайней мере, им ни о чем серьезном не надо еще думать… И когда я попрекнула одного толстого мальчика флегматичностью, он рассудительно сказал:
— Куда спешить?! Успею и поволноваться, и поработать… А пока надо брать от Золотого детства, что предки дают…
Отец Кати и не подозревал, какой придирчивый наблюдатель вырос у него в доме. А ведь он сам, видимо, был неплохим воспитателем взрослых, недаром фронтовые друзья не забывали его адреса. Но дочку он мог проглядеть, передоверив ее воспитание жене. И я не могла подобрать слов, чтобы сказать ему об этом прямо. Я стеснялась своей молодости в беседах с подобными седыми, умудренными опытом людьми.
— Веселенькое дело, — перед дочкой распинаться! Да я И жене слова о службе не скажу, не ее женского ума дело… мои заботы…
Он покосился на меня и неожиданно добавил с каким-то вызовом:
— А все-таки, Катька у меня — молодец. Умеет спорить. С характером! Это же лучше, чем быть киселем. Я точно таким был в детстве. Иной раз обозлюсь на нее, а потом себя вспомню. Меня отец драл часто, и за дело, и без дела… Даже жалко, что она — не парень…
Потом мы вышли из трамвая, и он сказал:
— Вон видите, наше окно. Я всегда на него смотрю, подъезжая. Около него Катька занимается. И сразу спокойнее на Душе становится, когда ее головенку вижу, значит пока — все в порядке. Она ведь у нас с выбрыками. А вам она не очень надоедает?
— Да нет, что вы!
— А то жена хотела ей запретить к вам бегать, так такой рев был. Она у нас плакса, к сожалению.
Я чувствовала, что дочку он любит страстно, но обращаться с ней не умеет. Я уже понимала, хотя всего третий год работала в школе, что быть настоящим отцом, матерью — это талант. И есть он не у каждого. Родители должны не только одевать, кормить ребенка, не только учить его, но и бережно лепить его душу, формировать его мировоззрение, воспитывать нравственные качества. День за днем наблюдать его рост, изменения физические и духовные. Все время направляя, помогая жить, без обид и оскорблений. А главное, не деспотично. Потому что родительский деспотизм чаще всего вызывает в детях и озлобление, и лживость, и пассивность.
Но многие родители, обеспечив своего ребенка материально, мало заботятся о его духовной пище. Один — не умея найти с ним общий язык, другой — из-за нехватки времени, третьи — теряясь перед детскими вопросами…
Ну вот как я могла помочь Кате и ее отцу понять друг Друга?
Рассказ Кати Змойро «В колхозе»
По дороге на вокзал мы ели мороженое, несмотря на холод. Прямо в трамвае. Сорока и Сенька очень быстро раздали нам пачки.
— Откуда у вас деньги на мороженое? — спросила Сова, наша классная руководительница.
— Да за трамвай! Что мы — рыжие, по билетам ездить!
Сова вдохнула воздух, чтоб начать ругаться, но Сенька ее успокоил:
— Да вы не волнуйтесь! Вас не высадят. На вас и девчонок я билеты взял.
Сова прошла вперед и демонстративно за всех заплатила, а мы ели мороженое и хихикали, хотя всем стало неловко. А в поезде она села у окна, делая вид, что к нам отношения не имеет. Уж очень мы галдели! Смешная она, никак с нами верного тона не найдет. То орет, то разводит нравоучения, а сама совсем молоденькая. Ее прозвище — моя работа. У нее огромный выпуклый лоб, круглые глаза и смешные уши, они приставлены к голове, как у птиц, выше обычного, а она их еще почему-то открывает…
