— Но ты писала, что твоя мама — хороший библиотекарь, что она любит свою работу. Очевидно, «мещанство» — не исчерпывает ее сущности как человека.
— Я понимаю. — Катя закрутила кончик косы. — Только обидно. Так хотелось, чтобы она была необыкновенной, героической. И чтобы она не поучала меня, а слушала, давала высказываться…
— Но ведь необыкновенность — это не только необыкновенные подвиги. Это и творческое отношение к своей работе, и смелость в отстаивании своих убеждений, и бескорыстная доброта.
— Этим всем мама не страдает, — сказала Катя со смешком. — Она презирает всех, кто живет сердцем…
Потом добавила, задумавшись:
— Значит, надо мне рассказ написать. Все-таки форма сочинений связывает.
— А почему бы тебе пока просто не вести дневник…
— Зачем? — она сдвинула брови.
— Он тебе пригодится и через десять лет, если ты всерьез захочешь писать. Такой, как сейчас, в пятнадцать лет, ты уже не будешь… Да, кстати, удивительно высокомерно ты пишешь об учителях. Неужели все они — плохие?
Катя вздернула подбородок.
— Так и знала. Конечно, вам положено их защищать.
— Теперь ты грубишь и мне. А зачем?
— Но если люди несправедливы…
— А ты всегда справедлива? Ты можешь мимоходом обидеть человека и даже не задумываешься над этим. Вот меня никогда не злили люди, требующие точных знаний по своему предмету… А сколько сил, любви отдает Анна Сергеевна своему химическому кабинету! У кого в районе есть такие приборы? И не получает за это зарплаты, почему же ты не могла ей помочь, без всякой торговли?
Катя выслушала мой монолог, опустив голову. Покусала губы. Потом полистала свою тетрадь, вздохнула и сказала:
— Вы идите, Марина Владимировна, не ждите меня…
— А ты?
— А я поброжу немного, подумаю. Когда ходишь — лучше думается. А то дома — я всегда у всех на глазах.
И проезжая в трамвае, я увидела ее, решительно шагающую под дождем, напрямик, через лужи…
Глава III
РОДИТЕЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ
Проводить родительские собрания для меня было пыткой. Я чувствовала себя девчонкой перед взрослыми усталыми людьми. Поэтому старалась никого из ребят не ругать, в каждом находить что-то хорошее, от чего светлели материнские лица.
Катя училась не в моем классе, я только преподавала у них литературу, но ее отец однажды пришел и на мое родительское собрание. Сел впереди, маленький, седенький, в тесноватой ему военной форме, и строго наблюдал, как я расхваливала своих учеников.
Потом поднял руку.
— Разрешите?
Я замолчала, а он встал по стойке смирно и начал громить мой либерализм. Заодно произнес речь против разболтанности современной молодежи, с которой мы, учителя, мало требуем.
Родители моего класса обрадованно загалдели. Он точно открыл шлюз их возмущения. Оказалось, что мои утешения их только настораживали, особенно в сочетании с двойками в дневниках. Отец Кати умело направлял этот стихийный обмен мнениями. И в конце концов, ни до чего не договорившись, но довольные родители стали расходиться.
Потом мы вместе пошли домой. Я все ждала, что он начнет расспрашивать меня о Кате, но он говорил о методике преподавания литературы, о перегрузке школьников, и лишь в трамвае, галантно уступив мне место, сказал, полувопросительно:
— Вы, кажется, с дочкой подружились.
Я улыбнулась.
— Ну, как она? Ругает меня?
Я пожала плечами.
— Мы мало говорим о вас.
— Трудный она ребенок! Вот все говорят — переходный возраст. А сколько он может тянуться?! Одна радость — мальчиками не интересуется. Мать ее убедила, что тряпками, мальчиками увлекаются только дуры…
— Ну, в ее возрасте все тряпками и мальчиками интересуются… — сказала я.
— Мы так боимся ее не дотянуть до института… Жена болеет, но не хочет уходить с работы, чтоб не превращаться в домохозяйку. А семья требует заботы…
— А Катя?
У меня Катя с восторгом предлагала свои услуги: подметала, вытирала пыль, и однажды, пока я хозяйничала на кухне, даже помыла пол. Правда, после моего возмущения обещала этого больше не делать.
— Катя у нас набалованная. Никакой сознательности, без напоминания ничего не сделает. Жена говорит, когда я ругаюсь: «Мне легче самой сделать, чем ей десять раз напомнить».
