Рассказ Кати мне понравился, я сказала, что отчетливо представляю всех героев, кроме нее и Володи.
— Неужели он не получился?
— Получился, только слишком идеальный. Ты нарисовала его одной голубой краской.
Катя на секунду смутилась, потом тряхнула челкой.
— Ну и что! Это прием романтизма, вы сами объясняли…
— Происходит нарушение единства стиля. Остальные твои герои — реальные…
— Честное слово, я о Володе ни слова не выдумала. Конечно, он редкость, поэтому и показался вам — голубым. Я тоже первые дни в больнице все приглядывалась, искала в нем недостатки. А потом поняла, что он всерьез хороший. И так обрадовалась. Значит, есть в жизни такие, не одни Сашки…
— А разве Сорока не такой, как Володя?
Она вздохнула, помолчала.
— Видно, нельзя склеивать разбитое. Я так долго ждала от него письма, что все перегорело. Нет, мы переписываемся, дружим, только я знаю твердо, он — не мой парень.
Потом Катя сказала, что отныне решила или ждать настоящего чувства, или совсем отказаться от личной жизни. Унизительно — видеть цель жизни — в счастливой любви. Больница только укрепила ее решимость быть врачом, таким, как Володя.
— Мама мечтает, чтобы я стала архитектором. Говорит, интеллектуальная профессия и среда культурная. И Дом архитектора ей очень нравится, все жалеет, что у нас нет туда доступа…
— А тебе эта профессия совсем не нравится?
Катя пожала плечами.
— Интересна, вернее, — нравилась, если бы она мне ее не навязывала. Вообще я замечаю, что многое делаю ей назло.
Я улыбнулась.
— И хотя нам часто одинаковые вещи нравятся, я, чтоб независимость сохранить, спорю. Вот недавно пошли мы с ней на выставку изделий народных промыслов. Такая резьба, такая роспись по дереву — чудо! Она ахала, а я губы кривила и нарочно стала говорить о гениальности абстрактной живописи. Хотя в душе считаю, что ее можно использовать только в прикладном искусстве, в коврах, тканях. Мама стала всякие книжные авторитеты привлекать, кипятилась от моего невежества, а я в душе посмеивалась. Это очень плохо?
— Очень. Некрасиво. Ты ведь еще ничего в жизни не создала сама своими руками, а презираешь родителей. Хотя позволяешь им себя содержать, одевать…
— Но если я вижу их недостатки…
— Нечестно пользоваться их помощью и высмеивать их.
Потом я больше месяца не видела Катю. Появилась она, подавленная. Попросила прочесть отрывок из ее дневника.
Такое опять случилось, что даже не знаю, как писать. Вспомню, и сердце замирает. Никогда раньше не думала, что жизнь человеческая — такая непрочная штука. Вернее, знала, слышала, но не верила.
В общем, пришла я из больницы в школу. Встретили неожиданно радостно. Димка сказал, что соскучился даже по моим глупостям. И я с ним села. Я видеть Верку не могла после того вечера… Я и не поздоровалась с ней, прошла, как мимо стенки, и очень обрадовалась, что она смутилась. Потом на уроке получила от нее записку:
«Нам надо поговорить на перемене».
Я ответила:
«Мне с тобой не о чем говорить».
Я понимала, что она боится, как бы я не проболталась девчонкам. Но ведь она должна была понимать, что я — не сплетница! А в данном случае я согласна с маминой любимой поговоркой: «Каждый сходит с ума по-совему».
Таких — не перевоспитать, Верка слишком хитрая и умная, никому даже в голову не приходит, какая она…
Ну, а потом, в середине третьего урока в класс зашла взволнованная Антонина и попросила Верку к директору. Верка пошла, но по дороге на меня оглянулась. В класс она не вернулась. А на перемене Галка выведала у Антонины, что у Верки внезапно умерла мама, прямо на работе. Всем жутко стало, а мне — особенно, я же с ней была знакома. И хоть говорила она всякие бабские глупости, но Верку любила, а теперь у Верки — никого…
И тут я прямо после уроков к ней побежала. Верка сидела с какой-то теткой, с работы ее мамы. Тетка плакала, причитала, а Верка слушала ее с застывшим лицом. Когда эта тетка меня увидела, она очень обрадовалась.
