Нюра на нее рукой махнула, как на воробья, и продолжила.
— А с этим, с мужем моим я в поезде познакомилась, как к подружке ехали. Он солдатом был, их целая орава влезла в вагон. Тут он меня и приметил. Я с поезда на станцию — и он, в клуб — и он, и давай меня на танцы звать. А я не пошла. А подружка моя на одну девку показала и говорит, что эта за ним бегает, а он не смотрит даже, гордый больно. А девка видная, в платье цветастом, ну, думаю, я ему, наверно, только с пьяных глаз и померещилась.
На пухлом лице Нюры появилась мечтательная улыбка, точно она о «Ромео и Джульетте» рассказывала.
— А через месяц, гляжу, является, у подружки адрес узнал. И с того часу стали мы с ним гулять, хорошо, законно, а как срок его вышел, так и поженились. Хозяйка нас жалела, ни кола, ни двора нет. Покидала она нам старье в кухне на пол, закрыла нас, мой-то шинельку скатал, под голову положил, моим ватничком накрылись… — и вот уже пятнадцать лет вместе отслужили.
— И на других не заглядывался? — спросила тетя Даша.
— А чем я не хороша? — возмутилась Нюра. — Правда, как привез он меня в свою деревню, так его многие родственники стыдили за меня, все говорили, не уживетесь вы… Она — голь перекатная.
— Повезло тебе, мамкиными должно молитвами… сказала тетя Даша, и Нюра даже села на койке.
— Это почему же мне повезло? Все своими руками, все сами добыли. Он вначале на стройке рабочим был, я подсобницей, потом до прораба дослужился, а я учетчицей стала, сначала комнатенку в бараке имели, пополам с одной семьей, шифоньером перегородили. Потом соседей переселили, одни хозяевали. А теперь нам и квартиру дали — все сами, своими руками построили.
И она нам руки показала, белые, пухлые, с мозолистыми красными ладонями и ядовитым маникюром.
А потом Галя начала прическу делать из своих кос, а я предложила ей диктанты пописать. Смешно было за ней наблюдать. Она пыхтела, мусолила чернильный карандаш, вымазалась до ушей, высунула кончик языка и все переспрашивала меня, перечеркивала, шептала: «Ой, сейчас, минутку, я покрасивше напишу», она робела, точно я — настоящая учительница. А когда я стала проверять, она даже вспотела и взмолилась:
— Пусть этот не в счет, ладно? Я вам другой напишу. И дяде Володе не говорите, пожалуйста.
А когда он, наконец, появился вечером, так покраснела, что даже отвернулась и начала заталкивать под койку тапочки тети Даши. И он попросил ее, если ей скучно, помочь ему перечертить температурные листы.
— Я сейчас, я живо, — заорала она, счастливая, и попробовала побежать, но схватилась за бок и, охая, двинулась в коридор.
Я немного поскучала в палате, потом решила тоже погулять. В коридоре за столом дежурной сестры сидели Галя и Володя. Он ей рисовал картинки, а она отгадывала, что они означают.
Я села неподалеку и слушала их смех, разговоры.
— А это что будет?
— Закат у моря. Я в детстве всегда убегал к морю смотреть закат, до сих пор помню. Часами смотрел, мать даже ужинать зазвать не могла. Сиротливо становилось, когда солнце в море тонуло. Я все надеялся, а вдруг оно не утонет, вдруг ночь не придет.
Но тут его позвал дежурный врач, и он понесся к мужской палате, скользя по кафельному полу, как по катку.
— Ой, как бегает, прямо мальчишка! — восхитилась Галя, а потом торжественно заявила, когда Володя вернулся:
— Дядь Володя, если в случае чего, я взяла две бумажки, я свою картинку вам через три дня приготовлю…
— Ладно, — Володя сохранял полную серьезность, — буду ждать. Раз обещала — держи слово.
Но тут из палаты вышла Нюра и начала постреливать в Володю глазами, белая, пышная, как московский калач.
— Ты еще не замучила нашего Володечку?
— Нет, она хорошая девочка… — Володя потрепал Галю по выбившейся из прически косе… — Она тут мне помогает.
— Еще бы! Ведь она, это ж надо, такая дурища, ведь она вроде влюбилась в вас, Володечка: только о вас и говорит. Так прямо и полыхает…
Нюра хрипло посмеивалась, а мне вдруг ужасно захотелось сунуть ее головой в старый автоклав, который стоял около перевязочной.
— Как не стыдно… — Галя вскочила, еле сдерживая слезы, — такая взрослая, а глупости болтает.
