Но на вершине этого восторга, слой за слоем накладывались другие ощущения. Простое удовлетворение от кружки горячего напитка холодным утром.
Ускоряющее биение сердца возбуждение, которое она чувствовала при виде Бернарда в первые за несколько дней или недель. Радость, когда вырываешься из темных, тяжелых облаков в голубое, чистое небо.
Свирепая радость победы в жесткой конкуренции на Испытаниях Ветра, когда она еще была в Академии.
Смех взахлеб, после третьей или четвертой отличной шутки, которые она слышала вечером, — и тысячи других, все счастье, вся радость, все прекрасное, что случалось с ней, все удовлетворение собственным телом, разумом и сердцем, все сливалось в единое, потрясающее целое.
Бренсис, подворье, Ворд, Империя, даже собственный муж — все не имело значения.
Ничего не имело значения, только эти ощущения.
Она знала, что расплачется, если ей придется думать о такой чепухе.
Кто-то шептал ей. Она не знала, кто. Ее это не волновало. Шепот не имеет значения. Все, что имело значение, это — тонуть в удовольствии.
Она медленно приходила в себя, в мягко освещенной комнате. Похоже на номер на постоялом дворе, довольно роскошный. Здесь были мягкие драпировки на стенах и огромная кровать.
Было тепло — приятная теплота, после ужасно холодного двора. Ее пальцы рук и ног так сильно ломило, что причиняло бы боль, почувствуй она что-нибудь, что можно было истолковать иначе, чем чистое удовольствие.
Она стояла в ванне, а одна из полуобнаженных девушек снимала с нее покрытую дорожной пылью блузку. Амара пребывала в блаженном безразличии.
Девушка начала обмывать ей лицо, шею и плечи, а Амара упивалась теплом, прикосновением мягкой мочалки к коже и запахом мыла в воздухе.
Она начала осознавать, что Бренсис медленно кружит вокруг ванны, на ходу расстегивая рубаху.
Несмотря на его недостатки, думала она, он на самом деле был красив. Она следила за ним, однако постоянное движение головой требовало от нее чрезмерных усилий.
Она провожала его глазами, отслеживая движение сквозь ресницы, когда простое удовольствие — ощущать себя чистой после недель грязи, — стало почти невыносимо восхитительным.
— Прелестная графиня, — сказал Бренсис. — Ты такая прелестная.
В ответ на его голос она вздрогнула и закрыла глаза.
— Не забудь ее волосы, — сказал Бренсис.
— Да, мой господин, — пробормотала девушка. По ее голове заструилась теплая вода, а потом на волосы было нанесено мягкое, душистое мыло. Амара просто наслаждалась этим.
— Правда, так жаль, — сказал Бренсис. — Я надеялся, ты будешь сопротивляться намного дольше. Но ты оказалась слабой, графиня. Те, кто так быстро и так легко поддаются, уже не смогут стать прежними. Правда, Лисса?
Амара почувствовала, как девушка стоявшая около нее задрожала.
— Да, мой лорд. Я не хочу становиться прежней.
Бренсис остановился возле нее слегка улыбаясь.
— Готов поспорить, у нее чудесные ноги. Очень длинные, очень стройные, очень сильные.
— Да, милорд, — согласилась Лисса.
Амара обнаружила, что сонно улыбается Бренсису в ответ..
— Сними штаны, Амара, — сказал он, в его голосе звучало тихое, хриплое обещание.
— Да, мой господин, — вяло проговорила Амара. Размокшая кожа была совершенно неподатливой под ее онемевшими от наслаждения пальцами. — Я… они слишком узкие, мой господин.
— Тогда не шевелись, — сказал Бренсис, с увлечением в голосе. — Совсем.
Он опустился на колени возле нее, и в его руке появился кинжал — его острие завораживало опасным блеском.
— Скажи мне, графиня, — пробормотал он. — Ты здесь по приказу Гая?
— Да, мой господин, — прошептала Амара.
Она наблюдала за тем, как кончик ножа, несомненно усиленный фуриями Бренсиса, с легкостью рассекал по шву на лодыжке ее кожаные лётные брюки. Он начал медленно двигаться вверх, срезая одежду с такой легкостью, с какой мальчишка очищает фрукт.
— А твой муж, — сказал Бренсис. — Он не умер, верно?
— Нет, мой господин, — сонно проговорила Амара. Нож заскользил по ее голени.
Она задумалась о том, что почувствует, если такое острое лезвие порежет ее. И подумала, что в нынешнем состоянии ей это понравится.
