– Я… Князь великий, помилуй!
– Говори!
Александр подступил к нему, схватил за ворот камзола, поднял, как щенка, и встряхнул:
– Говори! На дыбе всё едино скажешь!
– Н… не надо! Мне… Мне много золота дали.
– Кто?!
– Посланный. Сказал, что от магистра Вильгельма.
Эрих рассмеялся:
– От Вильгельма Моденского, магистра Тевтонского ордена. Вот тебе, Александр: казалось бы, ордену смерть князя невыгодна – какой-никакой, а он поддерживал мир с татарами. Не понимает, что ли, глупец Вильгельм, что после Руси татары к нам придут?
Собравшиеся в палате люди до поры созерцали и слушали всю сцену молча. Лишь несколько неразборчивых растерянных возгласов пронеслось по залу. Но вдруг напряжение прорвалось и палата взорвалась криками и проклятиями:
– Собака! Пёс продажный!
– Иуда поганый!
– Аспид ночной!
– Дайте его сюда, своими руками задушу!
Люди срывались с мест, прорываясь к преступнику. Тот с визгом цеплялся за одежду Александра.
Князь поднял руку и громовым возгласом остановил толпу:
– Молчите все! Что же, мы память отца моего и нашу православную тризну опоганим кровью этого христопродавца?
Он обернулся к страже:
– Возьмите его. И сей же час повесить. Прямо на площади.
Вопящего от ужаса предателя вытащили из палаты. И сразу, будто по волшебству, воцарилась тишина.
– Спасибо тебе, – обернулся Александр к Эриху фон Рауту. – И тебе спасибо, Джованни. Ты тоже рискуешь, приехав сюда.
– Ничем я не рискую, – возразил итальянец. – Я – посол. И знаю, что ты чтишь законы. А про то, за чей золото продался ваш боярин, я не знал. Хотя догадывался… Само собой, его святейшеству едва ли будет понравиться мой поступок. Но папа знает, что ложь должна быть наказана. Тем более ложь, из-за которой умер великий государь.
И добавил по-латыни, обращаясь уже только к Эриху:
– Во всяком случае, его святейшество не станет говорить, что это не так!
Глава 4
Послание хана Батыя
Лето года тысяча двести сорок седьмого от Рождества Христова[35] выдалось прохладным. Часто шли дожди. Зато осень стояла тёплая, сухая и солнечная, будто извинялась за то, что лето проявило несвойственную ему суровость. С середины сентября леса и рощи нарядились в золото, но было тепло, так тепло, что птицы, те, которые не собирались улетать на юг, а оставались дома, заливались пением, будто по весне.
В один из таких дней на новгородском воинском плацу не было упражнений, воины были заняты другими делами.
Но плац не остался пуст. Он был очень красив, наполовину закиданный яркой опавшей листвой. Лёгкий ветер гонял листья от края к краю площади.
Князь Александр Ярославич, скинув кафтан, закатав рукава рубахи, кажется, позабыв о государственных делах, увлечённо бился на деревянных мечах со своим семилетним сыном. Василий в упоении нападал на отца, стараясь зайти то с одной, то с другой стороны, но так и не мог нанести тому ни одного удара. Однако Вася не злился, а весело хохотал, вновь и вновь бросаясь в атаку и неизменно получая отпор.
– Ой, батюшка! – в восторге вопил мальчик. – Батюшка! У тебя что же, рук с десяток, не меньше? Куда ни бью, везде ты отбиваешь! Ай! И сам бы меня уж раз сто убил, кабы хотел!
– Вася! – укорил сына князь. – Что ты всё веселишься? Хохочешь, будто в игру играешь… Это же бой – в бою смеяться не пристало…
– Так бой же потешный! – возражал княжич. – Чего тут серьёзного?
Александр хмурился, но видно было, что он только притворяется сердитым:
– Это, Васенька, наука воинская. Не овладеешь ею, не сможешь и всерьёз сражаться.
– А воины наши сказывают, – не сдавался мальчик, – что для битвы злость нужна! А откуда ж я злость возьму, если тебя вижу? Ты ж не татарин и не рыцарь какой злобный! Чего ж я тебя колоть да рубить стану?
Князь потрепал сынишку по светлым волосам, улыбаясь и не находя в себе сил казаться сердитым:
– Хорошо, конечно, что ты у меня добрый. Добрых-то нынче мало осталось. Каждый на кого-то да зол… Но всё едино: драться ты научишься!
– Я постараюсь! – искренне пообещал Вася.
– Эй, воины! – окликнул их вдруг звонкий женский голос.
Оба обернулись.
Слегка придерживая подол отороченного серебряной каймой сарафана, к ним спешила улыбающаяся княгиня Александра. В другой руке она несла корзинку, судя по всему, нелёгкую.
