– Да веришь ли – сам дивлюсь.
– Чему это, брате?
– А тому, что не ссорятся чванливые новгородцы с Александром. И победы его славные им по душе, и суда слишком сурового ни над кем не чинит, но и спуску за дурные дела не даёт. Нравится он им.
– Я чаю, он всем нравится. На тебя во всём походит. Только ты вот, братец, вспыльчив да порывист, а Саша спокойный. Может, в душе и поболее тебя ярится, а вида в том не кажет, покуда уж совсем не разгневается. Но вот тогда уж – не обессудьте!
– Ишь описал ты его, брате! А поди-ка уж года три, как не видел. Он сейчас так изменился, что и не признаешь сразу. На полторы головы меня выше.
– Те-е-ебя?!
– Да-да! Вот поглядишь. Я видел дружинников его – здесь он уже, раньше меня приехал. А жениться ему надо, это само собою. Одно только пугает…
– Ох! Давно ли ты, Ярославе, пуглив стал?
– А вот как Федя помер. Уразумел, что можно ни сечи не страшиться, ни перед зверем лютым не отступать. А за детей страшно. Пугает, Святославушка, то, что Саша уж слишком княжну эту любит!
– Слишком? Да не так ли и ты любишь свою Феодосию?
– Очень люблю. Но только у Саши это что-то совсем особенное – будто он в ней живёт, а она в нём. Хотя, если рассудить: стоит ли свадьбу играть, если б промежду молодыми любви не было?
Великий князь Ярослав Всеволодович и его брат Святослав поднимались по каменной широкой лестнице княжеского дворца, выстроенного во граде Владимире ещё князем Юрием, прозванным Долгоруким. Ныне дворец был разорён после татарского нашествия. Его стены снаружи и внутри покрывала копоть, в окнах где не было слюды, где погорели и рамы. Но здание было каменное и, в отличие от большинства городских деревянных построек, уцелело – его можно было восстановить.
И его уже восстанавливали. Внутри, в основных помещениях, копоть уже посмывали, а там, где требовалось, заново белили стены. Снаружи очистка стен тоже завершалась, а в окна вставляли вместо сгоревших или сломанных рам новые, подгоняли и крепили пластины слюды.
Здесь уже вовсю кипела жизнь. По лестнице чередой поднимались князья, съехавшиеся из многих русских уделов. Они были празднично одеты, в парчовых кафтанах, иные, несмотря на тёплую майскую погоду, – в традиционных шубах нараспашку. А уж от высокой собольей шапки не отказался никто.
Один за другим князья входили в просторную палату и степенно усаживались на расставленные вдоль стен скамьи. Посреди палаты выделялся стол. Накрыт он был, правду сказать, небогато: все без исключения земли русских князей остались разорены и разграблены. Но всё-таки стол удалось сделать праздничным. Медовая брага и хлебное вино, караваи, только из печи, рыба жареная и печёная, сушёные фрукты, мёд, немного дичи. Вокруг стола тоже стояли скамьи, но никто не спешил садиться за трапезу.
Пир предстоял по случаю избрания великого князя владимирского, и ему надлежало сначала держать речь перед другими князьями.
Князь Ярослав Всеволодович, за последние годы посуровевший, будто бы даже постаревший, но по-прежнему могучий и величавый, встал со своего места и взглядом обвёл собравшихся. Среди князей действительно был его сын, новгородский князь Александр. Едва заметная улыбка мелькнула на губах Ярослава: он не мог не радоваться, видя, что его юный сын – уже мужчина. За прошедшие пару лет, ставших такими страшными для Руси, молодой князь выдержал немало новых испытаний.
Видя, что все молчат, ожидая, пока он заговорит, Ярослав Всеволодович начал свою речь:
– Здравы будьте, братья во Христе и по крови! Собрались мы здесь, во граде Владимире, чтобы думу думать, как Отечество наше, разорённое и поруганное, из пепла поднимать, как жизнь вернуть ему.
Слава Богу, приехали сюда все князья русские, кто избежал гибели в кровавых сечах с погаными. Вижу князей из Суздаля и Ярославля, из Углича-града, из Ростова, Костромы и Переславля. Из Новгорода, до коего Божиим чудом безбожный хан Батый со своей ордой не дошёл.
Князья слушали Ярослава с напряжённым вниманием. Все взгляды обращены к нему. Он же, заранее продумав, что будет говорить, тем не менее начал немного волноваться. Однако, справившись с этим волнением, продолжал:
