Инок Афанасий потом и сам не мог вспомнить, сколько дней шёл он, покуда не добрался до цели своего пути.
До цели, которой не было.
Он увидел пепелище, в которое был обращён город Рязань. Разрушенный, оскверненный, наполовину сожженный храм Пресвятой Богородицы. Груды убитых. Наполовину сгоревшие тела.
Ветер гнал по пустым улицам снег пополам с пеплом.
Молодой монах Афанасий с сумою за плечами брёл через это ужасающее пепелище, оглядываясь, не веря, что видит реальную картину, что это – не привидевшийся ему кошмар. Вдруг до него донёсся звон струн. Он вздрогнул, сделал ещё несколько шагов и увидел: на обугленном бревне возле упавшего с колокольни разбитого колокола сидел старик-гусляр. Его лицо было черно от пепла, но в черноте белели дорожки, оставленные слезами на впалых щеках.
Старик перебирал струны дрожащими пальцами и пел хриплым, срывающимся голосом, никого и ничего не видя кругом себя:
Ни младенца, ни старца в живых не осталося…
Плакать некому было и не по ком…
Подо льдом и под снегом помёрзлые,
На траве-ковыле обнажённы, терзаемы
И зверями, и птицами хищными,
Без креста и могилы лежали убитые
Воеводы рязанские, витязи,
И семейные князья и сродники,
И все множество люда рязанского:
Все одну чашу смертную выпили…
Монах остановился, затем подошёл ближе, стал против гусляра. Но тот не видел его.
Тогда юноша его окликнул:
– Старче! Старче! Видишь ли меня?
Гусляр смотрел на него, с трудом понимая, что перед ним человек, притом русский человек и православный монах.
– Уходи, добрый человек! – так же хрипло выговорил старик. – Тут только смерть теперь…
– Кто… это сделал? – в ужасе прошептал инок Афанасий. – Я сюда по благословению, служить в здешнем монастыре прислан. Но… Кто всё это сотворил?!
– Орда Батыева захватила Рязань. Князей убили, в город ворвались, перебили всех. В храме Пресвятой Богородицы люди укрывались. Их всех перебили. Женщин насиловали и убивали. Владыку нашего, епископа, со всем клиром заживо сожгли. Над иконами святыми глумились… Уходи! Никто нам больше не поможет!
Монах слушал, окаменев от ужаса.
Вдруг совсем рядом раздалось конское ржание и фырканье. Афанасий обернулся. Позади него крупный вороной конь топтался, прядая ушами, раздувая ноздри. Запах пепла и обгорелой человеческой плоти пугал коня.
Но сидящий на нём всадник, огромного роста богатырь, облачённый в кольчугу и шлем, сидел в седле неподвижно. Позади него топтались ещё несколько всадников.
– Где? – спросил приезжий.
– Что где? – не понял инок Афанасий.
– Безбожники где? – Голос у приезжего был густой и мощный.
– Я не знаю…
– Старче! – Теперь богатырь обратился к гусляру. – Дедушка Матвейко! Ты же меня помнить должен: я боярин здешний. Евпатием крещён. Евпатий Коловрат. Помнишь?
– Помню тебя, боярин Евпатий. – Гусляр, всмотревшись, кивнул. – А тебя что же, не убили?
– Я в Чернигов ездил с князем Ингварем Ингоревичем. Ему обо всём, что здесь приключилось, донесли, он мне сказал, и я тотчас назад поскакал, в Рязань. Возвращаюсь и вижу это всё… Где они? Где ныне орда Батыева? Скажи ради Христа!
– Уехали они, – ответил ещё более хрипло старик. – Здесь больше убивать некого. И жечь нечего. Меня вот не заметили, несчастного, оставили посреди всего этого… А они дальше помчались. Туда вон. Ещё поутру здесь были.
Коловрат, не говоря более ни слова, развернул коня.
– Боярин! Куда ты? – спросил его монах.
– За ратью моей. Она у сожжённых стен городских осталась. И поскачем догонять псов кровавых. Что же мне ещё делать остаётся?
– Я с тобой! – закричал инок. – Рубиться не очень умею, зато из лука бью без промаха.
– Ты же монах… – с сомнением произнёс Евпатий.
– И что с того? Не все ли мы во крещении – Христовы воины? Всё едино – пойду. Конь для меня сыщется?
– Найдём.
По заснеженной степи, через сожжённые сёла, мимо обугленных стен ещё одной разорённой церкви, через рощу, тоже опалённую огнём, мчалась рать Евпатия Коловрата.
Вот они увидели на горизонте чёрную цепь движущегося войска. Почти догнали, и татары, не спеша и с хозяйским видом скачущие по заснеженной целине, стали оборачиваться.
– Кто такая? – закричал один из них, пытаясь подобрать русские слова. – Чтой нада?
