Победа над меченосцами не только прекратила надолго их набеги на новгородские земли и на Псков, но и укрепила власть князя Ярослава в Новгороде. Как ни любили новгородцы свою волю, своё вече, свои права, но в необходимости твёрдого и отважного правителя наконец-то убедились. Конечно, здесь Ярослав Всеволодович ничуть не обманывался. Он отлично понимал, что некоторое время спустя неугомонные вольнолюбцы примутся за старое. Однако сейчас от них не было никакого беспокойства, и князь искренне этому радовался. Тайком он признавался только любимой жене да ещё Александру, что порой опасается буйства новгородского веча сильнее, чем татарских набегов. А уж ливонцы да меченосцы, в сравнении с его крикливыми и жадными боярами да купцами, казались и вовсе не страшны.
Кроме того, Ярославу хватало дел и забот, и он был рад, что можно заняться этими делами и заботами, не думая ни о чём другом.
Но главное, после этой битвы Ярослав Всеволодович укрепился в уверенности, что его сын Александр уже настоящий воин, более того – настоящий богатырь и у него есть им самим собранная настоящая боевая дружина. А это дорогого стоило.
Со времени того сражения прошло немногим более года.
Утром тёплого весеннего дня князь стоял в своей оружейной палате, возле струганого стола, на котором были разложены новенькие, блестящие доспехи, лежали несколько шлемов, пара боевых топоров, несколько мечей.
– Кольчуги новые, что ты, светлый князь, заказывал, Василий Тимофеевич обещался к завтрашнему вечеру тоже доработать, – деловито говорил один из подмастерьев, паренёк лет шестнадцати. – На кольчугу, сам знаешь, времени-то немало тратится.
– Знаю, Панкратку, знаю! – усмехался Ярослав. – А не забыли ль вы, что я наказывал для князя Александра новую кольчугу сработать?
– Как же про то забыть? – удивился Панкрат.
А второй подмастерье, годом помладше, широко разулыбался:
– Такую кольчугу кузнецу сделать – честь большая! Василий Тимофеевич вчера её мастерил да приговаривал: «Точно Святогору-богатырю куём! Никогда такой большой не делал…»
Князь, очень довольный этим замечанием мальчика, засмеялся:
– А кто знает? Может, Святогор и выйдет? Вон ему шестнадцати не сравнялось, а он уж меня чуть не на голову перерос! Был бы я ростом мал, так ведь тоже мало кому в дружине уступлю… Ладно, сделали, и слава Богу! Василько – кузнец знатный, во всём Великом Новгороде второго такого не найдёшь.
Панкрат с важностью кивнул:
– Это так оно и есть, княже! А люди знающие говорят: и не только в Новгороде. Кольчуг таких, как Василий Тимофеич куёт, и в самом Царьграде делать не умеют! Звёнышко к звёнышку – иголки не просунешь!
– Так и быть должно! – воскликнул князь. – Разве ж грекам столько, сколь нам, воевать приходится? Ладно, подмастерья, ступайте в свою кузницу. Мечи в сундуки и слуги сложат.
И добавил вполголоса, покуда мальчики, поклонившись, шли к дверям оружейной:
– Да как бы тут же и доставать не пришлось!
Выйти кузнечные подмастерья не успели. Растолкав их почти в дверном проёме, в оружейную ворвался воин в забрызганных грязью доспехах и одежде.
– Куда ты, воевода, куда? – кричал, не поспевая за ним, княжий слуга. – Занят князь! Дай хоть доложить-то…
Но приезжий не слушал.
– Великий князь! Ярослав Всеволодович! – С ходу воин остановился, едва не наткнувшись на стол с оружием. – Не откажи – прими челобитную!
Ярослав, кажется, не был очень удивлён. Однако, понимая, что этот вестник прибыл с нерадостной вестью, сделался мрачен.
– Почто так врываешься, воевода Ростислав? Что стряслось?
Воевода с трудом перевёл дыхание. Отёр с лица пот и грязь тыльной стороной ладони. И вытащил из-под кольчуги, на которую был наброшен распахнутый кафтан, слегка смятую трубку бумаги:
