Келья митрополита Кирилла ничем не отличалась от келий других монахов. Она была невелика, и свод её был низок, а небольшое окошко к тому же смотрело в монастырскую стену, до которой, выглянув, можно было дотянуться рукой. Из-за всего этого келья почти всегда оставалась полутёмной. Митрополиту нередко говорили, что ему, верно, тяжело молиться в этой тёмной клетушке: ну-ка прочитай что-нибудь в молитвослове, когда и большие-то буквы книжных заголовков едва можно разобрать. На это владыка смиренно отвечал, что очень многие молитвы помнит наизусть.
Но в этот вечер Кирилл читал присланные ему из Византии письма, а потому на подоконнике маленького окошка горела свеча в бронзовом подсвечнике.
Владыка сидел за столом, временами дотягиваясь до подоконника, поправляя фитиль и снимая деревянным ножичком потёки стекающего по свече воска.
Мысли митрополита всё время уходили от византийского послания к событиям, происходившим здесь, на Руси. Он хорошо понимал, сколько бед ещё грозит русским княжествам и как страшно, что именно сейчас, во дни таких жестоких испытаний, Русская земля лишилась своего отважного защитника и мудрого заступника, князя Ярослава.
Сможет ли Ярославов наследник, князь Александр, стать таким же, каким был его отец? Да, молодой князь одержал уже много побед. Две из них – на реке Неве и на Чудском озере – можно назвать великими победами. Но это – военный дар и воинская доблесть. А вот есть ли в этом герое такая же, как в Ярославе, способность, если надо, поклониться врагу? Есть ли поистине христианская сила смириться и покорствовать, в то время как принять героическую смерть кажется куда как легче?
Повидать бы этого самого князя, поговорить бы с ним…
Кирилл досадовал на себя. Что значит – повидать да поговорить? Не призывать же к себе человека, коему ныне и так выпала тяжелейшая доля! Ему только наставлений и нравоучений сейчас не хватает…
Митрополит попробовал вновь сосредоточиться на письме. Не получалось.
Лёгкий стук в дверь отвлёк владыку и от чтения, и от этих невесёлых мыслей.
– Кто там? Входи.
Явившийся на пороге кельи монах доложил:
– Человек к тебе, владыко! Просит принять, коли сможешь.
– Кто таков? Откуда прибыл? – спросил владыка.
– Из Новгорода. Князь тамошний. Александр. Тот, коего в народе Невским прозывают.
Кирилл перевёл дыхание и, повернувшись к божнице, широко перекрестился:
– Слава Тебе, Господи! Ты услышал меня, смиренного раба Твоего!
И повернулся к монаху:
– Зови его, инок Игнатий, зови!
Радость в голосе митрополита прозвучала так явственно, что монах удивился:
– Прямо сразу звать, владыко? Прямо в келью твою?
– Да, да! Прямо сразу и прямо в келью.
Спустя несколько минут князь Александр стоял на фоне божницы, опустив голову, пытаясь, но не имея сил скрыть своё волнение.
– Не думай, владыко! – произнёс он, стараясь говорить спокойно. – Не думай, я не боюсь! Моему отцу поездка в Каракорум стоила жизни. Возможно, и я не вернусь из Орды… Но мыслю, что должен вернуться! Ведь некому сейчас, кроме меня, защитить Русь и народ русский от нового нашествия… Если оно случится, наша земля погибнет! Значит, надо ехать к хану безбожному, надо как-то с ним договариваться, надо дань платить, смиряться, но не дать совершиться нашествию! Прав ли я, владыко?
Митрополит вновь поправил свечу, отошёл от окна и сделал несколько шагов к Александру. Красивое умное лицо, обрамлённое серебряной рамой совершенно седых волос и бороды, было спокойно, но в глазах, синих, как озёра, стояла грусть.
– Ты прав, чадо, – глубоким, ровным голосом ответил Кирилл. – И в том, что надобно ехать на поклон к Батыю, и в том, что, наверное, не вынести земле Русской нового поругания… Хотя как вспомнишь, сколь она уже вынесла, так и думаешь: не поставил ли её Господь вразумлять силой и стойкостью врага Своего?.. Не с моим скорбным умом отвечать на такой вопрос! Но главное, в чём ты прав, Александре: кроме тебя, нет сейчас на Руси никого, кто нас от ярости безбожных врагов защитить сможет. А значит, ехать надобно тебе. И в живых остаться надобно!
