Когда руна была надежно замкнута в ларце, Лиразель немедленно отправилась к Алверику, чтобы рассказать мужу, какая страшная опасность ей грозит. Но Алверик был настолько озабочен нежеланием принцессы дать младенцу имя, что заговорил первым, спросив, не изменила ли она своего решения. И в конце концов Лиразель предложила ему наречь сына прекрасным эльфийским именем, напоминавшим крик ночной птицы, которое в знакомых нам полях никто не смог бы произнести. Алверик же ни о чем подобном и слышать не хотел. Он считал это очередным капризом, который — как и все капризы Лиразели — нельзя было объяснить ничем, к чему привыкли мы в своем мире, и который явился к нам прямо из Страны Эльфов — явился из-за сумеречной границы в компании самых диких фантазий, какие лишь изредка навещают знакомые нам поля. Странные прихоти Лиразели тревожили Алверика еще и потому, что в замке Эрл никто никогда не слыхивал ни о чем подобном и никто не брался ни объяснить их, ни помочь ему советом. С самого начала он стремился к тому, чтобы Лиразель подчинялась освященным веками традициям; она же руководствовалась лишь какими-то непонятными фантазиями, которые являлись к ней с юго-восточной стороны. И сколько ни твердил ей Алверик, что людям пристало уважать обычаи своей земли, Лиразель не желала признавать его аргументов, и поэтому когда они в конце концов расстались, Лиразель так и не предупредила Алверика о грозящей ей опасности, ради чего она, собственно, и приходила к нему.
Из комнат Алверика Лиразель вновь отправилась к себе. Войдя в свои покои, она пристально посмотрела на ларец, который весь горел в лучах заходящего солнца, и, сколько Лиразель ни отворачивалась, ее так и тянуло взглянуть на него еще раз, и так продолжалось до тех пор, пока солнце не закатилось за холмы и в наступивших сумерках не дотлели последние отблески вечерней зари. Тогда Лиразель уселась возле распахнутого окна, выходившего на восточные холмы, и так долго сидела в темноте, любуясь звездами, усеявшими небо над их горбатыми темными спинами, что увидела, как звезды движутся по небосводу. А надо сказать, что из всего, что узнала Лиразель — с тех пор как переселилась в поля, которые мы знаем, больше всего удивляли ее именно звезды. Ей нравилась их нежная, лучистая красота, и все же, задумчиво глядя на них из окна своей комнаты, Лиразель была печальна, ибо Алверик не разрешил ей поклоняться звездам.
Но как воздать звездам должное, если им нельзя поклоняться? Как ей поблагодарить звезды за их красоту и восславить их дарующее радость спокойствие?.. Тут взгляд Лиразели упал на горевшее в небе созвездие Ориона, и она вдруг подумала о сыне. И тогда, глядя на бриллианты Орионова пояса, которым она не должна была поклоняться, Лиразель бросила вызов всем завистливым духам Земли и посвятила небесному охотнику жизнь своего ребенка, назвав его в честь этих великолепных звезд.
И как только Алверик поднялся к ней в башню, Лиразель рассказала ему о своем решении, и он тоже захотел назвать сына Орионом, ибо все жители долины придавали охоте большое значение. А потом в душе Алверика снова пробудилась надежда, от которой он никак не хотел отказываться, и он подумал, что Лиразель, наконец-то уступив ему в выборе имени для сына, станет отныне рассудительна и благоразумна и будет руководствоваться освященными веками традициями, поступая так, как поступают обычные люди, и навсегда забудет о своих странных прихотях и капризах, что являлись к ней из-за границы Страны Эльфов. И тут же, пользуясь случаем, он попросил ее уважать символы веры Служителя, ибо еще ни разу Лиразель не воздавала им должное и не знала, что более свято — колокол или подсвечник, и не желала слушать, что твердил ей Алверик.
И когда Лиразель ответила своему мужу благосклонно, он обрадовался, решив, что теперь все будет в порядке, однако мысли принцессы были уже далеко, с Орионом, ибо никогда она не могла подолгу задерживаться на чем-то мрачном и жить с печалью, как не могут жить без солнечного света беззаботные мотыльки.
И всю ночь простоял запертым ларец, в котором была заключена руна короля эльфов.
