И Лиразель с печалью взглянула на рыцарей, не в силах остановить их, ибо они подчинялись только воле ее отца, короля эльфов, а отменить его приказ она не могла; и так же хорошо было известно Лиразели, что король не изменит своего решения, ибо по велению Судьбы он огласил его столетия назад. Алверик же посмотрел на доспехи рыцарей, сверкавшие ярче любого известного нам металла, словно они были сделаны из того же чудесного материала, что и шпили дворца, о котором можно рассказать только в песне, и шагнул навстречу своим новым противникам, вынимая из ножен отцовский меч, ибо рассчитывал он пронзить его узким клинком какое-нибудь из сочленений их доспехов. Волшебный же меч он переложил в левую руку.
И когда первый из рыцарей сделал выпад, Алверик парировал его и остановил удар, однако руку его пронзила такая свирепая отдача, что он невольно выпустил меч. Тогда, поняв, что никакое земное оружие не может противостоять клинкам Страны Эльфов, он взял в правую руку волшебный меч и стал методично отражать им выпады четырех стражей принцессы, которые уже несколько веков с нетерпением дожидались возможности доказать ей свою преданность. И никакая отдача не пронизывала больше руку Алверика, а ощущал он только легкое, похожее на песню гудение металла и странный жар, который, рождаясь в клинке, перетекал по руке в сердце молодого лорда, наполняя его уверенностью.
Но Алверик забыл, что меч, которым он парировал удары рыцарей, был сродни молниям, и что в металле, из которого он был сделан, заключены их огневая страсть и стремительность их головокружительных полетов. И, скоро устав от бесконечной защиты, меч сам потянул за собой руку Алверика и обрушил на эльфийских рыцарей град ударов, коим не в силах была противостоять даже заколдованная броня. Густая, необычного вида кровь потекла из разрубленных лат, и вскоре двое сверкающих рыцарей пали; Алверик же, охваченный безумной и грозной яростью своего клинка, начал сражаться во всю силу и вскоре одолел еще одного противника, так что на лужайке остались только он и последний из стражников, чья магия казалась несколько сильнее, чем та, коей были наделены его товарищи. И так оно и было в действительности, ибо когда король эльфов создавал магическую стражу, именно этого солдата он заколдовал первым — пока волшебство его заклятий было еще новым; поэтому и стражник, и его доспехи, и его меч хранили частицу той давней, молодой магии, что была куда могущественнее всех откровений магической науки, возникших в голове властелина зачарованной страны несколько позднее. К счастью, — как вскоре убедился Алверик при помощи своей руки и меча, — этот рыцарь не обладал могуществом трех главных рун, о которых рассказывала молодому лорду старая колдунья, ибо король Страны Эльфов хранил их, чтобы оборонять себя и свои владения, и еще никогда не произносил их вслух. Ну а для того, чтобы узнать о существовании этих могущественных заклинаний колдунье, должно быть, пришлось оседлать метлу и, тайно слетав в Страну Эльфов, побеседовать с королем наедине.
И меч, что пришел на Землю из такой невероятной дали, опускался с силой и стремительностью молний и высекал из брони рыцаря зеленые искры; красные же искры летели во все стороны, когда он сталкивался с другим клинком, и густая эльфийская кровь медленно стекала на кирасу из разрубленного доспеха, и Лиразель взирала на все это с благоговейным трепетом, страхом и любовью.
В пылу битвы противники незаметно углубились в лес, и на обоих дождем сыпались зеленые ветки и листья, срубленные широкими взмахами мечей, и руны волшебного клинка, прилетевшего из дальних миров, звенели все громче, все радостнее, оглушая эльфийского рыцаря, пока в конце концов, уже в лесной полутьме, под градом веток и сучков, сшибленных свистящей острой сталью с расколдованных деревьев, Алверик не прикончил врага могучим ударом, подобным удару молнии, что раскалывает напополам крепкий столетний дуб.
Раздался оглушительный треск, потом наступила полная тишина, и в этой тишине Лиразель подбежала к Алверику.
— Торопись! — воскликнула она. — Торопись, потому что у моего отца есть три руны…
