И пока Алверик с мечом в руке стоял на лесной опушке и, затаив дыхание, глядел на это главное чудо волшебной страны, из ворот дворца вышла дочь короля эльфов. Не замечая пришельца, эта ослепительной красоты дева медленно двигалась по лужайкам, стряхивая легкими ногами росу, едва тревожа плотный воздух и чуть приминая изумрудную траву, которая тут же распрямлялась, как распрямляются и кивают головками наши колокольчики, когда голубые легкокрылые мотыльки опускаются на их чашечки и снова взлетают, чтобы беззаботно порхать между скованными полуденной дремой меловыми холмами. И пока она шла через луг, Алверик не в силах был ни вздохнуть, ни пошевелиться, как будто сосны, наконец, настигли его и сжали в своих гибельных объятьях, но все заколдованные деревья остались в лесу, не осмеливаясь ступить на эти удивительные лужайки.
И голову ее венчала корона, выточенная словно из огромных бледных сапфиров, и само появление эльфийской девы, казалось, осияло лужайки и сады, подобно тому, как рассвет мимоходом побеждает длинную ночь на какой-то планете, расположенной намного ближе к Солнцу, чем наша Земля. И, проходя мимо Алверика, она неожиданно повернулась, и ее глаза от удивления раскрылись чуть шире, ибо никогда прежде дочь короля эльфов не видела человека из страны, которую мы все хорошо знаем. А Алверик смотрел ей в глаза, в одночасье лишившись сил и потеряв дар речи, ибо перед ним, несомненно, была сама принцесса Лиразель во всей своей красе. И только потом он заметил, что венец на голове принцессы был вовсе не из сапфиров, а изо льда.
— Кто ты? — спросила Лиразель, и в голосе принцессы прозвучала музыка, из всех земных звуков больше всего напоминавшая звон льда, разбитого на тысячу осколков и гонимого весенним ветром по поверхности озер в какой-то далекой северной стране.
— Я пришел сюда из полей, что хорошо известны и нанесены на карту, — ответил Алверик.
И тогда Лиразель негромко вздохнула, ибо ей приходилось слышать, как прекрасно в тех полях течение жизни, и как пирует там обновленная молодость. А еще она вспомнила о смене времен года и подумала о детях и старости, о которых часто пели эльфийские менестрели, когда хотели рассказать о мире Земли.
И когда Алверик понял, что Лиразель вздыхает по нашим полям, он рассказал ей о стране, из которой пришел, и дочь короля эльфов засыпала его вопросами, и очень скоро Алверик принялся описывать ей свой дом и долину Эрл. А Лиразель удивлялась, слушая его рассказ, и задавала все новые и новые вопросы, и вскоре Алверик рассказал ей почти все, что знал о Земле. Он не осмелился говорить об истории мира, которую наблюдал на протяжении своих без малого двадцати лет, но зато поведал принцессе все сказки и легенды об обитающих на Земле тварях и о людских свершениях — те самые легенды, которые жители Эрла веками передавали из уст в уста и которые звучали у вечерних костров, когда дети принимались расспрашивать стариков о том, что было давным-давно. Вот как вышло, что на краю лужаек, чья волшебная красота была обрамлена цветами, каких мы никогда не видели, близ темневшего за ними магического леса, у стен сияющего дворца, о котором можно рассказать только в песне, эти двое говорили о незатейливой мудрости простых мужчин и женщин, живших на Земле когда-то — о жатвах и цветении ландышей и роз, о том, когда лучше закладывать сады, что знают дикие звери, как лечить болезни, как пахать, как сеять, как крыть тростником крышу и какой ветер в какое время года дует над полями, которые мы знаем.
А потом появились рыцари, охранявшие дворец на случай, если кому-то все же удастся пробраться сквозь заколдованную чащу. Сверкая броней, они вчетвером вышли на лужайку, и лица их были скрыты забралами шлемов. Их магические жизни насчитывали века, на протяжении которых рыцари не смели ни мечтать о принцессе, ни даже открывать лица, опускаясь перед ней на колени, однако каждый из четверки поклялся самой страшной клятвой, что никто посторонний, буде ему удастся невредимым пройти сквозь зачарованный лес, не должен разговаривать с Лиразелью. И с этой клятвой на устах они шагали теперь в сторону Алверика.
