Нелегко мне будет рассказать о стране, в которую попал Алверик — рассказать так, чтобы все, кто благоразумно удерживает свое воображение в пределах полей, которые мы знаем, смогли представить себе и просторную равнину с разбросанными по ней одиночными деревьями, и темнеющий вдали лес, и встающие из-за него тонкие белые башни эльфийского дворца, за которыми — и над которыми — высилась безмятежная горная гряда, чьи поднебесные вершины никогда не окрашивались ни в один из цветов, что порой так радуют наш глаз на закате или восходе. Именно таких картин нам порой не хватает, и если по моей вине читатель не сумеет представить себе горные вершины Страны Эльфов, то лучше бы моя фантазия вообще никогда не пересекала границ полей, которые мы знаем. Знайте же, что краски в Стране Эльфов гораздо сочнее и гуще, чем у нас, что самый воздух там как будто светится, мерцает своим собственным светом, и поэтому любой предмет видится человеческому глазу таким, какими предстают нам в июне отраженные в воде рек и озер деревья и цветы. Даже голубоватый оттенок, который лежит в Стране Эльфов буквально на всем и о котором я уже отчаялся рассказать, мы тоже можем представить, ибо и у нас есть его подобия: синева летней ночи, когда гаснет последний отблеск зари, бледно-голубой свет Венеры, озаряющей вечер своим сиянием или глубина озерной воды в сумерках — все это цвета одной колдовской палитры. И пока наши подсолнухи следили за солнцем, какой-нибудь дальний предок рододендронов, должно быть, слегка повернулся в сторону Страны Эльфов и впитал частицу этой красоты, которая пребывает с этими цветами и поныне. Некоторым художникам тоже открываются порой чудеса зачарованной земли, ибо на их полотнах мы изредка видим красоту, какой не бывает в нашем мире — то всплывают в сознании подспудные воспоминания о мельком увиденных бледно-голубых вершинах, на краткий миг явившихся художнику, пока он, стоя перед мольбертом, изображал на холсте поля, которые мы знаем.
Как только Алверик двинулся вперед сквозь мерцающий воздух волшебной страны, смутные образы которой, всплывая в нашей памяти, зовутся у людей вдохновением, он сразу почувствовал себя не так одиноко. Ведь в знакомых нам полях существует своего рода барьер, который отделяет человека от прочих живых существ; именно поэтому, оказавшись хотя бы в одном дне пути от своих сородичей, мы начинаем страдать от одиночества, но стоило Алверику оказаться в Стране Эльфов, как этот барьер перестал для него существовать. И вороны, расхаживавшие по торфяникам, любопытно на него посматривали, и во всех их движениях сквозило стремление получше рассмотреть того, кто явился к ним из страны людей, откуда мало кто приходил — смельчака, отважившегося на путешествие, из которого мало кто возвращался, ибо король эльфов, как было известно и Алверику, охранял свою дочь весьма ревниво. Единственное, чего молодой лорд не знал — как именно король это делал. Как бы там ни было, во всех обращенных на него черных и блестящих птичьих глазах Алверик подмечал то искру веселого интереса, то предостережение.
Но, возможно, в Стране Эльфов было даже меньше таинственного, чем по нашу сторону сумеречной границы, ибо ничто не мелькало — или казалось, что не мелькало — между могучими стволами тенистых дубов, как это бывает в знакомых нам полях при определенном освещении и в определенное время года. Ничто не скрывалось за гребнями холмов, ничто не скиталось в лесной чаще, поскольку все, что могло бы чудиться или мерещиться нам среди теней, виделось здесь отчетливо и ясно. Все необычное, что могло бы сыскаться в этой стране, было открыто взгляду путника, а твари, коим, казалось бы, больше пристало обитать в дремучей чаще, совсем не бежали света. И столь сильно было колдовское очарование, разливавшееся над всей этой землей, что не только звери и люди могли предугадать намерения друг друга, но и человек был без малого способен понять дерево, а деревья — узнать мысли человека. Так разбросанные по торфянику сосны, то и дело попадавшиеся Алверику, — одинокие сосны со стволами, тлеющими медно-красным отсветом какого-то давнего заката, вызванного из прошлого силою волшебства, — стояли, словно подбоченясь, и даже слегка склонялись над тропой, чтобы получше рассмотреть путника. И, глядя на них, молодой лорд не раз и не два подумал, что прежде, — до того, как какое-то заклинание застигло их здесь, — эти сосны не были деревьями, и что еще немного, и они заговорят с ним человеческими голосами.
