И, принимая отцовский меч, Алверик сразу вспомнил о колдунье.
Когда же в долине начинали сгущаться сумерки, молодой лорд вышел из замка Эрл и так быстро взобрался на ведьмин холм, что, когда он приблизился к дверям дома той, которую искал, и увидел, как она сжигает на костре кости, на самых высоких городских дымоходах все еще дрожал последний отблеск вечерней зари. И юноша сказал колдунье, что час его нужды пришел, а она отправила его в свой сад — собирать с капустных грядок упавшие туда молнии.
Воздух быстро темнел. Но хотя с каждой минутой Алверик видел все хуже, пальцы его быстро привыкли находить молнии по их странным на ощупь поверхностям, так что до наступления полной темноты он собрал их целых семнадцать штук и, завернув в шелковый платок, отнес к костру.
И вот молнии — эти гостьи Земли — легли на траву возле колдуньи. Кто знает, из каких удивительных миров попали они в ее волшебный сад, сброшенные ударами грома со своих троп, по которым ни один из нас не смог бы пройти. Правда, сами молнии не обладали магическими свойствами, зато они были отлично приспособлены для того, чтобы сохранять в себе волшебство, которым наделены были заклинания ведьмы.
Увидев молнии, колдунья отложила в сторону бедренную кость какого-то злосчастного материалиста и повернулась к этим скитальцам бурь. Сложив их в ряд возле костра, она навалила сверху пылающие бревна и груды раскаленных углей и стала ворошить огонь длинной эбеновой палкой — своим ведовским посохом — пока семнадцать дальних родственниц Земли, слетевших к нам из своей вечной обители, не оказались погребены глубоко под углями. Затем колдунья отступила от огня и, вытянув перед собой руки, обрушила на костер первую руну. Тут же пламя яростно рванулось вверх, и то, что мгновение назад было просто костром в ночи, не обладающим никакой особой таинственностью и силой сверх той, что присуща всем кострам, неожиданно превратилось в нечто такое, чего сторонятся даже припозднившиеся путники.
По мере того как зеленое пламя, подхлестываемое новыми и новыми заклинаниями, взмывало все выше, а жар костра становился все нестерпимее, колдунья пятилась от него, и каждую новую руну она произносила тем громче, чем дальше отходила от огня. Потом она велела Алверику подложить в огонь бревен — темных дубовых бревен, что были сложены в поленницу тут же среди вереска, — и, как только он бросил их в костер, пламя тут же охватило толстые бревна целиком. Все громче и громче звучали заклятия ведьмы, все сильней и неистовей бушевало зеленое пламя, и глубоко под угольями семнадцать молний, чьи неведомые пути когда-то пересеклись с орбитой Земли, вновь раскалились, как и тогда, когда с безумной отвагой неслись они сквозь холод и тьму Вселенной к поверхности нашей планеты. Идущий от костра жар был так силен, что Алверик уже не мог приблизиться к нему, а ведьма выкрикивала свои руны с расстояния нескольких ярдов, но вот магическое пламя выжгло последние угли, и бушевавший на холме огонь погас сам собой, оставив на земле лишь рдеющий круг раскаленного грунта, похожий на зловещее озерцо, какое остается в том месте, где горел термит. А посреди этого мерцания лежал плашмя все еще добела раскаленный меч.
С осторожностью приблизившись к озеру расплавленной земли, колдунья достала из-за пояса стилет и очистила им края меча. Потом она опустилась на землю и стала петь над остывающим клинком, но эта песня нисколько не походила на руны, которые заставляли пламя метаться и прыгать. Колдунья, чьи проклятия раздували огонь так, что он мгновенно испепелял огромные дубовые бревна, напевала теперь колыбельную, похожую на ту, что тихонько мурлычет летний ветерок, летящий не то из запущенных, не знавших человеческой заботы лесных садов, не то из долин — горячо любимых в детстве, но теперь покинутых навсегда и лишь изредка являющихся нам во сне, а мелодия этой песни была сродни воспоминаниям, которые то исчезнут, то снова появятся на самой границе прочно забытого, то сверкнут из глубины прошлых лет золотым отблеском счастливых мгновений, то снова скроются во мраке полного забвения, оставив в нашей душе лишь легчайшие следы своих крошечных сияющих ног, — следы, которые мы смутно ощущаем и называем сожалениями. Сидя на холме средь высокого вереска, ведьма пела о давних летних полднях в пору цветения круглолистных колокольчиков, о росистых утрах и вечерах, которые иначе пропали бы бесследно, но были спасены ее искусством, и Алверик, видевший, сколько маленьких крылатых существ приманил из сумерек разожженный ведьмой огонь, невольно задумался, уж не призраки ли это былых дней, навсегда потерянных для человека, но вызванных ее колдовской песней из тех времен, что были прекрасней и светлее.
