— Можем делать три узла, — пробормотал Шард себе под нос, нешироким быстрым шагом расхаживая по юту взад и вперед.
Солнце село, послышалось молитвенное завывание арабов, и шардовы удальцы принялись во все горло сыпать проклятиями, чтобы показать противнику, что моряки тоже ребята бравые.
Не приближаясь к кораблю, арабы ждали ночи. Они не знали, что Шард ее тоже ждет-не дождется; он скрипел зубами и тоскливо вздыхал от нетерпения, он готов был даже молиться, только боялся напоминать Всевышнему о себе и своих удальцах.
Наступила ночь, высыпали звезды.
— Поднять паруса! — приказал Шард.
Матросы живо рассыпались по местам, они были сыты по горло пустынным безмолвием. Подняв быков на борт, они распустили огромные полотнища парусов, и, словно вернувшийся из долгого плавания любовник, о котором столько мечтали, которого совсем заждались, словно потерявшийся и вдруг заново обретенный друг, северный ветер припал к пиратским парусам, наполнив их собою. И не успел Шард остановить товарищей, как они грянули громкое английское «Ура!», повергшее арабов в изумление.
«Лихая забава» тронулась со скоростью три узла, а вскоре могла бы делать и четыре, но Шард решил ночью не рисковать. Ветер не стих и с наступлением темноты; идя на этой скорости с десяти вечера до четырех утра, они на рассвете совершенно исчезли из поля зрения арабов. Тогда Шард приказал поднять и другие паруса, скорость выросла до четырех узлов, и когда склянки пробили восемь раз, корабль делал четыре с половиной узла. Настроение у матросов сразу улучшилось, дисциплина стала безупречной. Пока в паруса дует ветер, а в баках есть вода, думал капитан Шард, бунт ему не грозит. Свалить сильного человека можно только если счастье совсем ему изменит. Раз уж пиратам не удалось сбросить Шарда с капитанского мостика, когда его решения были спорны и сам он терялся, не зная, что предпринять, то теперь это навряд ли им удалось бы; как ни расценивай прошлое Шарда и его образ жизни, факт остается фактом: Шард принадлежал к числу самых выдающихся людей на земле.
Он вовсе не был уверен, что им удастся избежать поражения от арабов. Заметать оставляемый кораблем след не было никакого смысла, даже найди они на это время: арабская конница нагнала бы их где угодно. Шард особенно опасался верблюдов с легкими пушечками на борту, он слыхал, что эти животные способны передвигаться со скоростью семь узлов и идти так почти целый день; а стоит хотя бы одному выстрелу попасть в грот-мачту… И Шард, чтобы отвлечься от бесполезных страхов, продолжал вычислять, когда арабы скорее всего их настигнут. Он сказал матросам, что ветер продержится неделю; цыган он был или не цыган, не в том дело, просто он, без сомнения, разбирался в ветрах так, как положено опытному морскому волку.
В результате его расчетов, произведенных в штурманской рубке, получилось вот что: можно положить два часа на то, чтобы арабы оправились от удивления, на обнаружение следа корабля, на суматоху сборов; пусть три часа, если пушки были установлены на бруствере, — тогда арабы должны выступить в семь. Предположим, верблюды идут двенадцать часов со скоростью семь узлов, значит, за день они пройдут восемьдесят четыре мили; Шард же с десяти до четырех делает по три, а в остальное время по четыре узла; стало быть, он проходит в сутки девяносто миль, и скорость продолжает расти. Но на деле, пока противник не появился на горизонте, Шард не решался ночью делать более двух узлов, поскольку справедливо считал, что с большей скоростью идти на корабле посуху в темноте опасно, а поэтому они в сутки проходили тоже восемьдесят четыре мили. Славная получилась гонка. Я не пытаюсь проверить вычисления Шарда, установить, не вкралась ли в них ошибка, не занизил ли он скорость верблюдов; так или иначе, но арабы их понемногу нагоняли. На четвертый день Дик-Испанец, отъехав на «катере» на пять миль назад, увидел далеко на горизонте верблюдов и флажками сообщил об этом Шарду. Как и предполагал Шард, конницу арабы оставили в тылу. Ветер дул сильно и ровно, на борту оставалось еще два быка; кроме того, на крайний случай они всегда могли съесть «катер»; питьевой воды было пусть и не вдоволь, но много; однако появление арабов было для Шарда ударом, стало ясно, что от них не ускользнешь, а более всего Шард опасался пушек. Матросам он не стал сгущать краски, небрежно бросив, что они всех врагов потопят за полчаса; но про себя со страхом думал, что если в ход пойдут пушки, то рано или поздно снаряды непременно порвут снасти и повредят рулевое устройство.
