Книга чудес - страница 41

Там возвышалось это одинокое, искривленное лиственное дерево

— Я гляжу, — сказал Лорд Каслнорман спустя несколько недель господам Гросвенору и Кэмпбэллу, — вы не торопитесь с этими изумрудами.

Есть вещи, известные только рослому привратнику из Тонг-Тонг-Таррупа, что сидит и нашептывает сам себе собственные воспоминания у ворот небольшого бастиона.

Он вспоминает битву, случившуюся в залах гномов; и как феи однажды явились за опалами, хранившимися в Тонг-Тонг-Таррупе; и как великаны прошли через поля внизу, а он наблюдал за ними из ворот; он вспоминает приключения, казавшиеся чудесными даже богам. А вот кто живет в этих домиках, вмерзших в высокий пустынный край мира, даже он не рассказал мне, хотя он слывет словоохотливым. Среди эльфов, единственных живых существ, которых когда-либо видели в этой ужасной вышине, где они добывают бирюзу на высочайшем утесе земли, его именем — олицетворением болтливости — дразнят особенно разговорчивых.

Любимая байка привратника, если предложить ему бэш — любимый наркотик, за который он оказывал свои услуги эльфам в войне с гоблинами, или наоборот, если бы гоблины предложили ему больше, — его любимая байка в момент, когда его тело ублажено наркотиком, а душа охвачена волнением, повествует о поисках, имевших место очень-очень давно, и это были поиски, ни много ни мало, песни одной старой женщины.

Опишу обстоятельства рассказа. Старик, худой и бородатый, и чудовищно рослый, расселся у городских ворот на утесе высотой около десяти милей. Большинство городских домов обращено на восток, они освещены солнцем, луной и известными нам созвездиями; а один дом на остроконечной вершине глядит за край мира и освещен мерцанием тех неземных пространств, где один длинный вечер стирает все звезды. Я предлагаю ему немного бэша; длинный указательный палец немедленно накрывается грязным и жадным большим пальцем — это передний план картины. На заднем плане тайна безмолвных домов и неведение, кто их обитатели, на какую службу они наняли длинного привратника, какую плату он получает, и смертен ли он.

Опишу, как он молча глотает предложенный мною бэш в воротах этого невероятного города, выпрямляет свою огромную длинную худую спину и начинает рассказ.

Будто бы одним ясным утром сто лет назад, в Тонг-Тонг-Тарруп снизу, из мира людей поднялся посетитель. Он уже пересек снежную полосу и занес ногу над ступенью лестницы, что спускается от скал Тонг-Тонг-Таррупа, когда его увидал рослый привратник. И так мучительно гость карабкался по этим пологим ступенькам, что привередливому стражнику пришлось поломать голову, принес или не принес чужестранец ему бэш, наркотик, который придает значение звездам и вроде бы объясняет сумерки. И в итоге выяснилось, что бэша нет ни щепотки, и незнакомцу нечего предложить ворчливому привратнику, кроме своей истории.

Звали незнакомца, кажется, Джеральд Джоунз, и жил он всегда в Лондоне; но однажды, ребенком, он побывал в Северных Вересках. Это было так давно, что он не помнил, как и зачем, но так или иначе, он очутился один в вересковых зарослях, и вереск был весь в цвету. И ничего больше не было видно — только вереск, только камыш да папоротник, вот разве что, там, вдали, ближе к закату, на расплывчатых холмах, смутно проступали заплатки, похожие на поля, возделанные человеком. Вечерело, и туман сполз и спрятал холмы, а он все шел через вересковые заросли. И вот он дошел до долины, крошечной долины посреди вересковой пустоши, и склоны ее были удивительно крутыми. Он лег и стал глядеть на эту долину сквозь корни вереска. И далеко-далеко под ним, в саду, у домика, окруженная мальвами выше своего роста, старая женщина сидела на деревянной скамейке и пела вечернюю песню. И путник был очарован этой песней, и припоминал ее впоследствии, уже в Лондоне, и когда бы она ни звучала в его голове, она рождала мысль о вечерах, каких в Лондоне не бывает, — и он снова ощущал ласковый ветерок, лениво пролетающий по вереску, слышал деловитых шмелей, и забывал шум машин. И слушая разговоры людей о Времени, он всегда жалел, что Время поглотило эту песню. Впоследствии однажды он снова отправился в те Северные Верески, и нашел ту крошечную долину, но в саду не было старой женщины, и никто не пел песню. И то ли тоска по песне, которую спела старая женщина однажды летним вечером двадцать лет назад, день за днем снедавшая его разум, то ли та утомительная работа, которой он занимался в Лондоне (а он работал в одной крупной компании, совершенно бесполезной), но он очень рано состарился, как это бывает с городскими жителями. И в конце концов, когда меланхолия стала приносить только сожаление, а бессмысленность его работы усугубилась, он решил проконсультироваться с волшебником. Отправился он к волшебнику, и поведал ему о своих горестях, а именно, рассказал, как слышал ту самую песню. «А теперь, — сказал он, — нет ее в целом мире нигде».