Не успел Орион и на сотню шагов отойти от границы, как бледно-голубые вершины Эльфийских гор пропали из вида, ибо их немеркнущие пики были скрыты плотной темнотой земного вечера, сгущавшегося над полями, которые мы хорошо знаем. И в этой темноте шел домой Орион со своими гончими, и ни одна овчарка не охраняла стада на кишащих волками пустынных нагорьях так надежно и не собирала овец такой тесной группой, как Лурулу собирал свору. Он появлялся то слева от нее, то справа, то сзади и — в зависимости от того, куда направлял свои стопы нарушитель порядка, — мог даже перепрыгнуть через всю стаю, мгновенно оказываясь там, где требовалось его участие.
Так они шли и шли; вскоре над их головами загорелись в вышине россыпи удивительных земных звезд, и Лурулу то и дело задирал голову, чтобы полюбоваться на них, как некогда делали это все мы, однако в основном его внимание было приковано к гончим, так как теперь тролль оказался в мире Земли и не мог не озаботиться здешними делами. И ни разу не было так, чтобы замешкавшийся пес не отведал кнута, который с резким хлопком опускался на нос или на кончик хвоста ослушника, и тогда в воздух взлетали щепотка пыли, горстка рыжеватых волосков или несколько вырванных из кнутовища волокон. Пес же взвизгивал и спешил нагнать свору, а все остальные знали, что направленный твердой рукой удар снова попал в цель.
Уверенность в обращении с кнутом, меткость удара и даже определенное изящество обычно приходят к человеку, который посвятил ремеслу доезжачего ни много ни мало — целую жизнь, то есть примерно лет двадцать постоянных упражнений. Иногда это искусство практикуется в семейном кругу, передаваясь от отца к сыну, так сказать, напрямую, и это намного лучше и эффективнее, чем годы тренировки, но ни многолетняя практика, ни вошедшая в плоть и кровь привычка не дают такой меткости, какую может дать одна вещь — магия. Взмахи кнута Лурулу — столь же быстрые, как рефлекторный поворот глаз, и удары точно в намеченное место — такие же прямые, как взгляд в упор, несомненно, не имели ничего общего с нашей Землей. И хотя постороннему человеку могло показаться, будто кнут в лапах тролля трещит и щелкает точно так же, как в руках обычного охотника, все собаки на собственных шкурах убедились, что Лурулу владеет им со сноровкой, явно превосходящей человеческую.
Когда Орион снова увидел селение Эрл и стал спускаться со своими гончими и со своим новым доезжачим в долину, над которой уже вставали, поднимаясь из труб, ранние дымки, в небе появились первые признаки рассвета. И пока они шли по улице, с обеих сторон им подмигивали вспыхивающие в окнах огни, однако, когда они наконец добрались до пустых собачьих вольер, в селении еще властвовали ночной холод и тишина. И после того как гончие свернулись клубочками на своих соломенных подстилках, Орион нашел место и для Лурулу — то был заброшенный чердак, где валялись пустые мешки и несколько охапок сена, да дремало на стропилах с полдюжины голубей, не захотевших вернуться в голубятню на крыше. Здесь Орион и оставил тролля, а сам отправился к себе в башню, отупев от голода и бессонных ночей и чувствуя усталость, о которой наверняка даже не вспомнил бы, если бы удалось ему найти единорога. Впрочем, болтовня тролля, которого Орион повстречал у сумеречной границы, несомненно, напугала этих осторожных животных и сделала дальнейшее ожидание бесполезным.
И Орион быстро заснул, но троллю на чердаке не спалось. Он долго сидел на охапке соломы и наблюдал, как течет время. Сквозь трещины в рассохшихся ставнях ему было видно движение звезд по небосводу; потом он заметил, что звезды поблекли, а еще некоторое время спустя тролль обратил внимание, как набирает силу совсем иной свет и стал свидетелем удивительного чуда — восхода солнца. Потом Лурулу исследовал полутьму чердака, наполненную воркованием голубей, и некоторое время потешался над их беспокойными повадками, в то время как его чуткие уши ловили шорох и возню других птиц в ветвях соседних вязов, шаги людей, бредущих ранним утром на работы, голоса коров и лошадей, тарахтенье повозок и многие другие звуки. И все они дышали одним — переменами, которые принесло с собой утро, и Лурулу обрадовался, что попал в край перемен. Да что там край — вся Земля беспрерывно менялась! Гниение досок, из которых был сколочен чердак, рост мха на штукатурке стен, тление мусора в щелях пола — все, казалось, пело одну и ту же песню о переменах, которых не избежит ничто.
