Я не могу рассказать, куда именно девалась Страна Эльфов, как не знаю я и того, следовала ли она округлости нашей Земли или же, поднявшись над ее скалистой поверхностью, растворилась во мраке Вселенной; мне известно только то, что было некогда волшебство вблизи наших полей — и вот нет его, и куда бы оно ни отправилось — это было далеко.
Король эльфов тем временем кончил читать свое заклинание, и все, чего он желал, исполнилось. И так же бесшумно, как и в момент, который не может уловить ни один человек — в мгновение, когда закатное небо меняет свой цвет с золотого на розовый или же становится из ярко-розового невыразительным и бесцветным — вся Страна Эльфов отхлынула от полей, за краем которых на протяжении многих и многих человеческих лет обитали ее чудеса, и унеслась куда-то, а куда — я и сам не знаю. И король эльфов вновь утвердился на своем троне из туманов и льда, в котором спали заколдованные радуги, и снова усадил Лиразель к себе на колено, и глубокий покой, нарушенный его заклинанием, снова опустился на зачарованную страну. Глубокий, густой и тягучий, как полуденный сон, разлился он над лугами, затопил цветы, и каждый стебелек, каждая сверкающая росой былинка чуть пригнулась, словно сама Природа, скорбя по внезапно погибшему миру, шепнула им «Тише!»; и прекрасные цветы продолжали дремать, не страшась ни ветров, ни прохладной осени. Далеко, — до самых торфяников, где обитали бурые тролли, — простерлось спокойствие короля, заставив застыть даже дым, что пластами повисал над их странными жилищами, успокоив трепет бесчисленных лепестков диких роз в лесу и заколдовав пруды, где плавали огромные голубые лилии, так что и эти цветы, и их отражения в спокойной глади воды уснули одним сладостным сном. И под склоненными ветвями усыпленных деревьев, на зеркальной воде, грезящей о неподвижности воздуха, среди чашечек крупных кувшинок сидел на зеленом листе тролль Лурулу, как нарекли в Стране Эльфов того, кто ходил в Эрл с поручением короля. Он сидел молча, уставившись в воду, отражавшую дерзкое выражение, которое почему-то никак не исчезало с его лица, и смотрел, смотрел, смотрел…
И ничто не шевелилось, ничто не менялось вокруг. Весь мир замер в оцепенении, ибо спокоен и доволен был король. Рыцарь-стражник взял меч «на плечо», а потом застыл на посту неподвижно, словно пустой доспех, владелец которого скончался столетия назад. А король все молчал, все сидел на троне, держа на коленях дочь, и его синие глаза были неподвижны, как те бледно-голубые вершины, что сквозь высокие окна освещали тронную залу дворца.
И король эльфов не шевелился и не стремился к переменам; он намеренно задержался в настоящем, подарившем ему удовлетворение всех его желаний, и распространил свою волю по всем своим владениям к вящему благу Страны Эльфов, ибо было у него то, что наш беспокойный, переменчивый мир так напряженно ищет и так редко находит, а найдя, должен тут же выпустить из рук. Король же не только обрел ощущение довольства, но и сумел его удержать.
И пока Страна Эльфов спокойно дремала, над полями, которые мы хорошо знаем, пролетело десять лет.
ГЛАВА XVI
ОРИОН УБИВАЕТ ОЛЕНЯ
Да, в полях, которые мы знаем, прошло десять лет, и Орион подрос и выучился у Ота его искусству, а кроме этого он обладал ловкостью и хитростью Трела, и знал все леса, все склоны и все впадины лучше, чем иные мальчики умеют умножать и складывать, и понимал их так, как некоторые люди умеют извлекать мысль из слов чужого языка и облекать в слова своей родной речи. Ориону, впрочем, было почти ничего не известно о тех чудесах, что способны творить перо и чернила — как, на удивление грядущим поколениям, им удается сохранить открытия и озарения давно умершего человека или рассказать о давно минувших событиях словно голос, который говорит с нами из тьмы веков, и как они могут уберечь от тяжкой поступи лет множество хрупких вещей или донести до нас сквозь столетия даже песню, спетую на забытых холмах давно истлевшими устами. Да, не много знал Орион о чернилах и бумаге, зато легкий след косули на сухой земле был ясен для него даже три часа спустя, и в лесу мало что могло произойти, чтобы он не узнал об этом по следам и приметам. Любые, даже самые тихие и таинственные звуки леса, были наполнены для Ориона вполне определенным смыслом и значением, как для математика — цифры и значки, которые он пишет на доске когда делит свои миллионы на десять, на одиннадцать и на двенадцать. По солнцу, по луне и по направлению ветра Орион умел предсказать, какие птицы вскоре появятся в лесу, а определить, благоприятным или суровым будет наступающее время года, он мог почти так же скоро, как чувствовали это сами лесные жители, которые, не владея человеческой логикой и не имея человеческой души, знают все же гораздо больше, чем мы.
