Сгорбившаяся печальная фигура исчезает за поворотом.
— Прощайте, — говорит Маня с раскаянием. — Я пойду домой… Они меня ждут обедать…
— Нет… Нет… Сейчас мы не расстанемся… Маня-дорогая… Вы не будете так жестоки… Подарите мне один час!
— Они меня ждут, — с отчаянием говорит Маня.
Она с трепетом чувствует, как тает опять ее воля и ее ненависть перед этим взглядом, перед этим голосом.
— Они прождут недолго. Один только час. Не отталкивайте меня, Маня! В конце концов я один останусь у вас. Потому что один я — люблю вас.
Она взглядывает еще раз против воли в его глаза. Потом медленно закрывает их. И ее рука покорно остается в его руке.
Через мгновение они едут в пролетке с крытым верхом.
— Куда вы меня везете? — вдруг спрашивает Маня, словно просыпаясь.
Он тихо жмет ей руку.
— Не говорите против ветра. У вас заболит горло.
Она смолкает, бессильная сердиться и протестовать. Но в этом знакомом бессилии такое жуткое очарование!
Молча едут они под порывами налетающей бури. И Маня тревожно и с мольбой глядит в этот прекрасный профиль, напоминающий Гейне, на это белое печальное лицо.
Пролетка вдруг останавливается перед высокой чугунной решеткой. Через ажурную резьбу в глубине двора виден великолепный двухэтажный дом. Строгий, стильный. Похожий на рыцарский замок. За его башнями колышутся голые деревья сада. Мелькают желтые дорожки и клумбы увядшего цветника. Кружевные шторы ревниво прячут окна. Мане кажется, что это сон.
Они прошли дверь. Штейнбах не звонит. Он открывает дверь своим ключом. В ярко озаренной передней нет никого. Ни швейцара, ни лакея. Где-то звучат торопливые шаги. Где-то хлопает дверь. И опять все стихает.
Дом кажется необитаемым. Он как будто знает что-то, но притаился. И будет молчать.
По широкой, крытой ковром лестнице они поднимаются наверх. Они проходят одну залу, другую, полную картин и статуй; круглый концертный, весь белый зал с светом, падающим сверху; ряд гостиных, роскошную библиотеку и громадную столовую…
— Здесь, — говорит Штейнбах.
Они в кабинете. Огромное итальянское окно глядит в сад и дает иллюзию обособленности от города. Горит камин. Точно в Липовке.
Маня оглядывается. Нет, здесь, лучше. Нет того подавляющего богатства, массы драгоценных и все-таки как бы ненужных вещей. Все строго, одноцветно, печально. Даже мрачно. «Как его душа», — думает Маня. Но это настоящий княжеский дворец. Миллионы, скопленные здесь — в этой мебели, в вазах, статуях, картинах и бронзе, — не давят, не лезут в глаза. Непосвященный их не почувствует.
Мане ясно, что в такие чертоги на приносят прошлого. Здесь все довлеет себе. Сноза веет сказками Шахразады. Надо отрешиться от всего, что тяготила Раскрыть душу для новых впечатлений. Вон дивное женское лицо глядит на нее из рамки. Это лицо надо понять. Вот она садится в кресло черного дерева с перламутровой инкрустацией. Ручки уже источены червями. Тканая цветами шелковая обивка поблекла. Принцессы крови сидели в этих креслах. У этого бюро розового дерева, изящного и воздушного, с резьбой на зеркальном шкафчике и с бесчисленными потайными ящичками, быть может, сама Ламбаль [64] писала своей возлюбленной Марии-Антуанетте… Нельзя подходить к таким сокровищам с налетом пыли на башмаках и в душе? Красивой печалью ушедшей навеки жизни дышат эти вещи. Надо уметь уважать ее, эту печаль. Надо уметь молчать.
Штейнбах чувствует, что настроение создано.
— И это все ваше? — шепотом говорит она.
— Ваше, Маня, — странно и так же тихо отвечает он.
Она встряхивает головой, как бы отгоняя надвигающийся кошмар.
— Это ваша любимая комната, Марк?
— Да, Здесь, в этом доме, нет ни одной вещи, выбранной чужими руками. Но эта комната — мой home [65]. Никто сюда не входит.
— А дядюшка? А Соня? Разве они не здесь были?
— Нет. Я принимал их в другом кабинете. Вы — первая женщина, которая вошла сюда.
Щеки Мани вспыхивают.
— А… жена ваша?
— Она никогда не была в этом доме…
Маня откидывается назад с глубоким вздохом и бессознательной улыбкой.
— Ах! Я еще не разделась… Вкрадчивыми движениями он помогает ей снять пальто.
Вдруг она видит кокетливую кушетку в форме раковины, как и бюро, восемнадцатого столетия. И на столике перед нею два прибора, вино и фрукты.
