Он молчит, сбитый с толку.
— Нет! Так нельзя… Вы, конечно… Вы — дитя… Но мне непростительно такое легкомыслие.
Она берет его руку и подвигается к нему.
— Николенька… Глядите вверх!.. В это небо над нами… Кто знает? Долго ли мне жить? Не отымайте у меня этой радости…
Она робко кладет голову на его плечо. Он опять начинает дрожать.
— Подождите! Не целуйте меня… Дайте сообразить…
— Что?… Что?..
— У меня голова кружится…
— И у меня тоже… Блаженство какое!
— Но мы должны говорить серьезно! — с отчаянием срывается у него. — Сядьте дальше!
— Нет, нет! Я буду здесь… Я люблю вас…
Этот голос пронзает его душу. Волнует глубже, чем близость. Сердце его бурно стучит. Закрыв глаза, он на миг отдается непосредственно чувству, затопляющему его душу до края.
Он прижимает к себе Маню. Его губы касаются ее волос. Это первый порыв нежности. Это луч солнца, пронзивший хаос. Буря падает мгновенно. Он чувствует себя странно смягченным и как бы обессилевшим от этого нового чувства.
«Вторая мечта… Вот я у его сердца… Милое сердце… Как оно стучит у моего виска!»
— Я тоже люблю вас, Мари, — говорит он мягко. — Не стану лгать… Да и вы не поверите все равно, если я солгу теперь. Я люблю, как и вы… в первый раз. С гордостью могу вам признаться. Среди нашей jeunesse dorêe [55] немного таких. Ни одна женщина не имела надо мной власти…
— Леди Гамильтон? — Она это подумала вслух.
— Вы разве слышали? — Он отстраняется слегка, с холодком в голосе и тенью в душе. Но она прижимается теснее.
— Мне все равно, Николенька… Я люблю вас…
— Я не любил ее, Мари… Таких не любят. С ними только живут. Простите это вульгарное слово!
— О, не говорите так! Мне больно… Разве она не любила вас? Разве она не страдала?
— Не всякое страдание имеет право на уважение… Но… забудем о ней. Вы первая, вы единственная, — говорит он страстно, беря ее за плечи, наклоняясь к ее лицу. — О, я люблю вас! Я безволен перед вами…
Маня вздыхает всей грудью. Улыбка разливается по исхудавшему лицу. Она закрывает глаза.
— Но, Мари! Вы сделаете большую ошибку, если все-таки понадеетесь на силу моего чувства к вам. Есть в моей душе что-то… сильнее и его… и вас… Возможно, что я женюсь на вас. Но… мы на другой же день разойдемся чужими. Как бы это ни было мучительно для меня.
— Мне все равно… Я люблю вас…
Она обвивает его руками и прижимается щекой к его щеке. «О, какая она горячая! Моя третья мечта…»
Он вздрагивает и теряет нити мыслей.
— Постойте! Мари… Милая Мари! Вы мне мешаете думать… Мне надо сказать… так много важного…
— Вы придете завтра?
— Завтра? Сюда? Нет! Не приду!
— Придите… Придите, милый!.. Буду ждать…
— Это безумие! Чего вы от меня хотите? Вы меня мучите…
— Я? Вас? Боже мой! Я так люблю вас…
— Нет… Нам здесь нельзя встречаться. Оставьте меня!
— Отчего нельзя?
Он стискивает зубы, хрустит пальцами и на мгновение прикрывает ими глаза.
— Я… поймите… не дерево… Я за себя не ручаюсь… О, Господи…
— Ах, не гоните меня, Николенька! Не сердитесь… Я жить не могу без вашей ласки!
Он хватает ее руки. Крик боли и радости замирает на ее губах.
— Я не должен… пока ничего не выяснилось… я не смею… Боже мой! Поймите же, что я… я не хочу… чтоб вы имели ребенка… сейчас… пока… Меня терзает мысль, что может быть вы уже и сейчас… Вы что-нибудь заметили, Мари??
— Мне все равно, Николенька… Я люблю вас… Она не понимает. Она так далека от его строя мыслей. О, этот страстный, примитивный припев! Непосредственный и цельный, как пение влюбленной птички! Он слушает с наслаждением звук ее голоса. А она говорит:
— Унизьте меня, если хотите. Бросьте! Разлюбите потом. Разве я держу вас? Разве прошу чего-нибудь? Любовь свободна. Я тоже. Вы ничем не будете виноваты передо мною. Зачем вы боитесь радости? Зачем вы портите себе и мне жизнь?
Стон срывается у него. Потрясенный до глубочайших тайников души, он закрывает лицо руками.
Но темный инстинкт самосохранения все еще стоит настороже.
Она тихонько, робко кладет руку на его плечо.
После долгой паузы, он снимает эту руку и подносит к губам.
— Маленькая язычница, — говорит он мягко и глухо. — Вы никогда не поймете меня. Вижу, вам дики и странны мои муки и колебания. Ваше письмо я выучил наизусть. Вы в нем раскрыли мне себя. Тем лучше? Я так, в сущности, и понимал вас. Вот отчего минутами я вас боюсь. Да… Как боятся дети того, что притаилось в темной комнате…
