— Какая дивная вещь! Откуда этот шкафчик? — как сквозь сои, доносится к ней голос Сони.
Светает.
Гости поднимаются из-за стола. Беспорядочной толпой высыпают на террасу.
Штейнбах не отходит от Мани. Он ждет.
Под тяжелыми шагами хрустит гравий. Шумная толпа подвигается к чугунной решетке, за которой ожидают ее экипажи. Матери ищут дочерей и волнуются. Светло только там, куда падает яркий свет электричества от фонарей. За этим кругом мгла.
— А где Маня? — тревожно спрашивает Соня. — Маня!.. А-у!..
— Да найдется. Не булавка… Чего кричишь? — сердито останавливает ее отец. Он уже успел всхрапнуть в коляске. Он так устал. — Ступай, Петро… что ли?
— А как же Маня?
— Ее Федя довезет, — успокаивает замученная вконец Вера Филипповна.
Маня у двери террасы.
Штейнбах вкрадчиво берет ее руку.
«Да!.. Да!.. Да!..» — говорит ее вдохновенное лицо, говорят ее глаза, ее алые губы. О, мучительная жажда радости! Упасть скорее в бездну, что глядит его очей…
Он сжимает кисть ее руки. Внезапно отклоняется назад. Тяжелая портьера падает за ними.
— Марк… Марк… Какое блаженство!
— Это любовь, Маня.
— Любовь…
— Все было сном.
— Сном.
— Нас разлучит только смерть…
— Смерть…
— Телеграмма, Марк Александрович, — говорит лакей, стучась в кабинет Штейнбаха.
— Войдите…
Он разрывает листок.
«ВЫЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО. ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ НЕОБХОДИМО. АНДРЕЙ».
Он долго сидит у стола, недвижно глядя на клочки изорванной бумаги у его ног.
Положительно судьба против него! Уехать теперь? После того, что было вчера? Самому отогнать счастье, которое стоит у его дверей?
Если презреть все?
Но люди, как Андрей, не станут вызывать его по пустякам. Что-то случилось. Он один может выручить.
Он встает и ходит по комнате. Ходит до изнеможения.
Что вернет ему утраченные возможности?
Через полчаса он звонит.
— Приготовьте чемодан. Еду курьерским в Москву. Постойте…
— Слушаю-с…
Штейнбах глядит в окно, кусая губы.
— Если здесь будут спрашивать… Кто-нибудь придет… Скажите… я вернусь через двое суток. Понимаете? Через двое суток, — повторяет он звуком выше. — Скажите, что я уехал по очень важному делу. И через двое суток буду здесь…
Нелидов приезжает в Лысогоры на третий день после пикника. Он постарел словно. Румянца нет. Далее загар побледнел. Глаза ушли далеко, и на всех глядят надменно и жестко.
— Почему вы запропали? — хором кричат хозяева, поднимаясь ему навстречу из-за чайного стола.
— Болел.
— Неужто?
— То-то вы так осунулись!
— Разве осунулся? — спрашивает Нелидов. И глядится в зеркало.
— Будет вам его пугать, Вера Филипповна! — желчно смеется доктор Климов, обедавший в Лысо-горах. — Уж и так мнителен человек! Удивляюсь, как это можно так цепляться за жизнь!
— Она у нас одна, — возражает Нелидов и высоко поднимает брови.
— И мне кажется, что это вполне нормальное чувство, — подхватывает дядюшка. Он Климова не терпит.
— В должной мере, Федор Филиппыч… В должной мере. В противном случае это уже психоз.
— Я не трус, господин Климов. На войне и на дуэли я сумею встретить смерть лицом к лицу. Но бессмысленной гибели я хочу избегнуть.
— Bravo! Bravo!
— А что у вас было? — торопливо перебивает хозяйка.
— Жаба.
— Только и всего! — подхватывает Климов. — А господин Нелидов вообразил, что это дифтерит.
Но Нелидов уже не замечает Климова. Смотрит поверх его головы. Чувствуется, что и возражать ему не будет.
Выпив стакан чаю, он встает.
— Василий Петрович, я ведь к вам по делу. Вы можете мне уделить минуту?
— А еще бы!
Горленко оживленно встает. Они запираются в кабинете.
Входит Маня. Она запыхалась. В волосах и руках у нее водные лилии. Башмаки и подол в росе.
— Где ты пропадала? — подозрительно спрашивает Соня. — Опять на болоте? Попадешь в трясину когда-нибудь!
Нелидов сидит недолго. Когда они выходят из кабинета, лицо у Горленко красное и виноватое.
Нелидов холодно щурится на Маню, как на чужую. Сухо целует ее руку. У нее жалкое лицо преступницы, пойманной с поличным.
Забыв самолюбие и осторожность, она бежит за ним на крыльцо, опережая хозяев на полминуты.
Петро подводит лошадь.
Нелидов вдруг оборачивается. Лицо у него больное. Даже губы белые.
— Вы очень веселились на пикнике? — сквозь зубы спрашивает он.
