Бездумная, безвольная внимает Маня голосам, что звучат опять там… на дне. Без оглядки, без сомнений. Как эта немая ночь, как эти черные липы, каждая капля ее крови вбирала в себя звуки голоса Штейнбаха. И отдавала их назад, как эхо парка, в бурной волне, в жадном трепете сердца. Теперь все ясно. В такую ночь должен был кто-нибудь петь о любви! Петь гимн жизни. И когда Штейнбах кончил петь — она это уже знала темным опытом души, — должен был зазвучать другой голос из сокровенных глубин ее «я». Она уже слышала его два раза. И он повел ее к счастью. Слепую и опьяненную. Но и в слепоте и в опьянении светил ей этот путь. И она знала, что делает.
Так и будет теперь. Иначе быть не может.
Сладкая истома безволья сковала ее цепью. Но это не рабство. В душе чудится трепет крыльев, готовых взмахнуть. «Любовь — мгновение…» Пусть! Этот миг вмещает Вечность.
Вдали, где лужайка, вспыхивает искра. И вдруг ночь содрогается от оглушительного взрыва. Сноп огня разлетается вверху. Визги женщин. Крики. Восклицания мужчин.
Первая ракета, как огненный змий, с зловещим шипением взмывает в черную высь.
Дамы волнуются, кто в восторге, кто в испуге.
Ослепительные метеоры гордо взлетают один за другим. И гаснут. Палки падают стремительно в воду и шипят.
— Рядом упала! Рядом… Господа! Отъезжайте дальше! — кричит Вера Филипповна.
Лодки прячутся около островка, под нависшими вербами.
Все небо горит от ослепительного потока. Римские свечи распадаются вверху букетом цветных огней, Безмолвно умирают они. И бархатная тьма кажется еще глубже.
— Маня, это ты! — смеется дядюшка.
Как околдованные, примолкшие и утомленные избытком впечатлений, гости идут в палац. Он залит огнями. Все окна настежь. Группа безмолвных лакеев, одетых в ливреи, неподвижно ждет на террасе.
— Фу, черт! — говорит Климов. И плюет.
— Молчите уж! — шипит Аттила. И сверкает на него белками. — Пришли, так и молчите! Ваши чувства нам известны.
— Кажется, я не с вами говорю, Анна Васильевна?
Лика хохочет.
— Это метрдотель. Француз. Тоже из Москвы.
— Да ну? А я думал, его родственник. Я нынче с ним днем за руку здоровался.
Все хохочут.
К концу ужина, кроме хозяина, нет ни одного трезвого за столом. Даже у Сони кружится голова. Даже у Розы пылает лицо. Все говорят разом, друг друга не слушая.
Маня молчит. Она глядит в свою душу. Она слушает ее голоса. Таинственные процессы совершают в глубинах ее существа. Умирает Маня, которая днем была полна сомнений, раскаяния, тревоги. Встает другая. Загадочная, темная, сильная.
Штейнбах зорко следит за ее лицом. Оно уже другое. Вдохновенное. Глаза углубились. Когда он видел ее такою? Вспомнил… В тот вечер… Она плясала…
Подают кофе и сифоны.
— Покажите мне дом. Ваши картины, — говорит Соня.
Штейнбах встает. Маня бессознательно поднимается, глядит на него.
О, этот наивный взгляд сверкающих глаз! На мгновение Штейнбах теряется. Обещание блаженства глядит на него из темных очей. Они говорят: «Твоя!..»
— Ваши руки, mesdames! Втроем они обходят палац.
Штейнбах опять не глядит на Майю. Опять занят Соней. Но что до того? Ревности уже нет. Той — другой — темной, но сильной — все понятно. Все ясно теперь…
— Ах, Марк Александрович! — говорит Соня, стоя перед дверями кабинета. — Я не забуду этого вечера… Вы так пели…
Он целует ее руку.
— Вы ангел! — говорит он. — Вы мой единственный друг в стане врагов.
Маня видит этот поцелуй. Видит экстаз в лице Соки. Но глаза ее все так же глубоки. Так же вдохновенно лицо. Все ничтожно, все бессильно перед тем, что связало ее с Марком навсегда!
Они в кабинете.
Штейнбах оглядывается. И молча смотрит на Маню.
Кольцо воспоминаний сомкнулось.
Она стоит недвижно. А память безмолвно и быстро ткет свою паутину. И обволакивает цепенеющее сознание.
Разве между сейчас и тем, что пережито здесь, в тот вечер, было что-то? Что-нибудь реальное? Что-нибдь ценное?
Как призрак, как тень тени проносится перед нею картина: Лихой Гай, жестокое лицо Нелидова, смятение непонятной души. Ее робкие слезы. Убогая Рамка любви.
Гордая улыбка скользит по ее липу.
Сюда вел ее голос души. В эту комнату, где тайны жизни открылись перед нею. Где упали ее первые слезы. Откуда взлетела к небу ее торжествующий и радостный крик.
